Великий раскол

Северцев-Полилов Георгий Тихонович

— Водите ее кажинный день в храм Божий, — продолжал свой приказ монахиням думный дворянин, — блюдите за ней неукоснительно, чтобы она своих выдумок не показывала!

На другое же утро к Урусовой явилось несколько монахинь, чтобы вести ее в церковь.

Но Урусова идти отказалась.

— Как я пойду в ваш собор, когда там у вас поют не хвалу Бога, но хулу, и законы его попирают!

— Перекрестись, княгиня, что ты такое глаголешь непотребное?

Ужас объял монахинь.

Усмехнулась Урусова.

— Не

пойду я туда! — решительно ответила она им.

О ее отказе сообщили думному дьяку Иллариону Иванову, и он повелел носить ее к службе на носилках.

Княгиня притворилась больною и просила монастырские власти разрешить, чтобы ее посетили домашние.

Под видом последних к Урусовой явились старицы, жившие у ее сестры Морозовой, между прочим, и Мелания.

— Стой твердо, княгиня, за старую веру, не соблазняйся новшествами, не приемли лесть никониан! — убеждала ее суровая раскольница, — во храм, пока там не хвалу, а хулу на Господа поют, не моги ходить!

Духовное подкрепление со стороны своих единомышленниц оживило Евдокию Прокопьевну: она возвеселилась духом.

Монахини поняли, что узница их притворяется, а вовсе не больна, и снова настоятельно требовали, чтобы она шла к «четью-петью» в церковь.

Силою удалось уложить ее и снести в церковь, но и здесь она не хотела обращать ни на что внимания и не только не соглашалась молиться, но продолжала лежать, как мертвая.

На следующий день произошло то же самое, но тем не менее монахини продолжали ежедневно волочить упрямую женщину в церковь.

Заставить ее идти саму или молиться во храме не было никакой возможности.

Выводимые из терпения ее притворством, старицы Алексеевского монастыря даже «дерзостно заушали» Урусову, повторяя:

— Горе нам! Что нам делать с тобою; сами мы видим, что ты здорова и весело беседуешь со своими, а как мы придем звать тебя на молитву, ты внезапно как мертвая станешь; и должны мы трудиться, переворачивать тебя, как мертвое тело!

— О, старицы бедные, — ответила им Евдокия Прокопьевна, — зачем напрасно трудитесь; разве я вас заставляю? Вы сами безумствуете, вотще шатаетесь! Я и сама плачу о вас, погибающих!

Долго продолжалось подобное «волочение» княгини к «четью-петью» во храм Божий. Наконец, сами инокини утомились этим издевательством над ними упрямой фанатички и стали молить игуменью:

— Освободи ты нас, госпоже, от этого послушания: втуне мы трудимся, не возможно образумить сию изуверку!

Игуменья выслушала их жалобу и отправилась в тот же день к патриарху.

— Уволь нас, святейший патриарх, от сраму! Кажинный день, как «волочать» Урусову в церковь Божию для смирения, вопит она на весь мир отповедь! Соблазн великий по всей Москве расходится! Все о ней на Москве наслышаны! Вместо полезности один вред выходит, в мученицы ее возводить стали!

Патриарх

задумался. Он понимал, что так дольше не может продолжаться.

К вечеру же того дня патриарх посетил государя.

— Прости, государь великий, за совет мой! Довели возвратить княгиню мужу, а сестру ее боярыню Морозову верни в дом. Бабье их дело, смысла мало, а соблазну творится много! О них многие знатные особы соболезнуют…

Государь пытливо взглянул на патриарха.

— Не знаешь ты, святейший отец, упорства Морозовой! Призови ее я себе, спроси — и сам познаешь ее твердость.

На другой день государь велел снова привести молодого Морозова.

Иван Глебович не возвращался в родной дом с тех пор, как был привезен во дворец.

— Ну, Иван, — ласково встретил царь молодого Морозова, — доволен ли ты житьем своим у меня, не обидел ли кто тебя?

— Нет, государь батюшка, никто не обижал.

— Слушай, Ванюшка, — снова проговорил царь, — великую ты мне службу сослужил бы, коли мог бы свою мать упрямую уговорить свое безумство бросить.

Морозов молча поклонился.

— Сегодня не ходи. Святейший патриарх ей сегодня допрос чинить будет. Ступай завтра.

— Исполню по твоему приказу, батюшка государь…

Царь жестом руки отпустил его.

XXII

О свидании молодого Морозова с царем заговорили по всему дворцу и князь Урусов решил снова сосватать племянника.

Широкие боярские сани, обитые темно-малиновым бархатом, запряженные тройкою коней, были поданы к дворцовой боковушке.

Дядя с племянником отправились к князю Пронскому.

— А я к тебе, князь, птенца малого, неоперившегося, привез! — весело проговорил Урусов, входя вместе с племянником в горницу.

Гости и хозяин поклонились друг другу в пояс.

Из-за неплотно притворенной двери, ведущей во внутренние покои, послышался чей-то шепот. Морозов обернулся к дверям.

— Ах!.. — раздалось за дверью, и защелка захлопнулась.

— Девчонки шалят, — благосклонно усмехнулся хозяин и пригласил гостей сесть.

— Аль не пьешь? — спросил Пронский Морозова, заметив, что юноша чуть-чуть притронулся губами к поданному меду. — Хвалю, кто с мол оду не пьет, тот и в старости свой ум не растеряет.

Между обоими князьями завязался разговор.

Морозов молча их слушал.

— Прости, князь, — заметил Урусов, — что не по обряду старинному ведем мы дело, да медлить нам нельзя.

Хозяин пытливо взглянул на гостя:

— А что? — спросил он.

— Сам знаешь: боярыня в опале, дом сиротой стоит, а Ваня у царя на иждивении.

Пронский изумленно взглянул на юношу.

— У государя великого?

— Да, государь беречь племянника повелел: ведь он теперь единственный Морозов на всю Россию.