Великий сон
Шрифт:
— Когда вы, собственно, встаете? — заявила она, обводя взглядом выцветшую красную кушетку, два разномастных полукресла, тюлевые шторы, прямо-таки тоскующие по прачечной, журнальный столик детского размера с несколькими журналами, которым следовало создавать надлежащую профессиональную атмосферу. — Я уж подумала, что вы, не дай Бог, работаете в постели, как Марсель Пруст.
— Это кто? — Сунув в рот сигарету, я разглядывал ее. Побледневшая, озабоченная, но видно было, что эти заботы она как-нибудь выдержит.
— Французский писатель, знаток дегенерированных
— Тц, гц, — выразил я сожаление. — Проходите в мой будуар.
Она поднялась и продолжала:
— Вчера мы разговаривали не лучшим образом. Признаюсь, я была груба.
— Оба мы были грубы, — отозвался я, открыл дверь, пропуская ее вперед, и мы вступили в другую часть моих апартаментов. Здесь красовался грязновато-красный ковер, далеко не новый, пять зеленых папок, три из которых были заполнены калифорнийским воздухом, рекламный календарь с фотографией пяти канадских близняшек в розовых платьицах, с глазами-сливами, ползающих по голубому полу. Были там три квази-ореховых стула, обязательный письменный стол с сифоном, письменным прибором, пепельницей и телефоном, а за ним — обязательное вертящееся кресло.
— Вы не очень тратитесь на представительство, — заметила она и села к письменному столу со стороны клиентов.
Я сходил к дверям за почтой, сгреб шесть пакетов, два письма и четыре проспекта. Положив шляпу на телефон, уселся.
— Никто из пинкертонов не тратится, — ответил я. — Эта профессия многого не выносит, если человек порядочный. Представительство — это признак того, что вы занимаетесь своим делом ради наживы или стремитесь к тому.
— Ага… вы, значит, порядочный? — спросила она, открывая сумочку. Достав из французского портсигара с эмалью сигарету, закурила и, опустив обратно в сумочку портсигар с зажигалкой, оставила ее открытой.
— Порядочный, к сожалению.
— Как же вы тогда дошли до этой сомнительной профессии?
— А как же вы дошли до брака с торговцем наркотиками?
— Господи, только не будем опять ссориться. Я с утра пытаюсь поймать вас по телефону. И здесь, и на вашей квартире.
— Из-за Оуэна?
Лицо ее вдруг застыло. Голос смягчился.
— Бедняжка Оуэн, — вздохнула она. — Значит, вы знаете об этом?
— Один парень из прокуратуры взял меня с собой на Лидо. Надеялся, что я что-нибудь знаю. Только сам он знал гораздо больше меня. Даже то, что Оуэн хотел жениться на вашей сестре — когда-то.
Она молча курила, глядя мне прямо в глаза.
— Может, это была не такая уж плохая идея, — тихо произнесла она. — Влюбился в нее. В нашем кругу такое случается нечасто.
— Он был в списке преступников.
Пожав плечами, она спокойно ответила:
— Попал в дурную компанию. В этой вонючей преступной стране ничего другого полицейский список не означает.
— Вряд ли дело настолько плохо.
Сняв правую перчатку, она поднесла ко рту пальчик, испытующе глядя на меня.
— Я к вам пришла не из-за Оуэна. Вы по-прежнему не можете мне сказать, зачем вас пригласил отец?
— Без его согласия — нет.
—
— И этого не могу сказать.
Я набил трубку и закурил. Она с минуту разглядывала дым. Потом, сунув руку в сумочку, вытащила плотный белый конверт и бросила на стол.
— Ничего не случится, если вы посмотрите.
Я взял конверт. Адрес напечатан на машинке: миссис Вивиан Рейган, Элта Бри Кресцент, 3765, Западный Голливуд. Письмо срочное, отослано в 8.35 утра. Раскрыв конверт, я извлек блестящую фотографию размером 12x9 — это было все.
На фотографии изображена Кармен, сидящая в гейджеров-ском тиковом кресле с высокой спинкой, в серьгах и костюме Евы. Глаза ее казались еще безумнее, чем я их помнил. На обороте фотографии ничего не было, и я вложил ее обратно в конверт.
— Сколько за это хотят? — спросил я.
— Пять тысяч… за негатив и остальные копии. Нужно заплатить до вечера, иначе грозят скандалом в суде.
— Как вам передали условия?
— Звонила какая-то женщина так через полчаса после того, как пришло… это.
— Никакого скандала в суде не будет. Человека, который снимает нечто подобное, в наши дни присяжные признают виновным, даже не совещаясь. Что здесь еще?
— В этом должно быть еще что-то?
— Да.
Она посмотрела на меня немного смущенно.
— Есть еще нечто. Та женщина сказала, что это дело может заинтересовать полицию, что я должна поторапливаться, иначе придется мне говорить с сестричкой только через решетку.
— Это уже звучит лучше, — заметил я. — С чего бы этим случаем интересоваться полиции.
— Не знаю.
— Где Кармен сейчас?
— Дома. Ночью ей было плохо. Думаю, что еще не вставала.
— Она где-нибудь была вчера?
— Нет. Я выезжала, но слуги говорят, что она была дома. Я ездила в Лас Олиндас, играла в рулетку в Кипарисовом клубе у Эдди Марса. Спустила последнюю рубашку.
— Вы, значит, любите рулетку. На вас похоже.
Положив ногу на ногу, она закурила новую сигарету.
— Да. Люблю рулетку. Все Стернвуды любят игры, в которых проигрывают, как, например, рулетка или брак с мужчинами, которые от них сбегают, или участие в скачках в возрасте пятидесяти восьми лет, где их изуродуют на всю оставшуюся жизнь. У Стернвудов есть деньги. Единственное, что они на них покупают, — это кота в мешке.
— Зачем вчера Оуэну понадобилась ваша машина?
— Никто не знает. Взял без разрешения. Он всегда мог взять любую машину, если имел выходной. Но вчера выходного у него не было. — Она скривила губы: — Думаете, что…
— Что узнал о развлечениях Кармен? Откуда мне знать? Не исключено. Вы можете достать сразу пять тысяч наличными?
— Только если скажу отцу… Или займу. Пожалуй, я могу занять у Эдди Марса. Видит Бог, у него есть основания быть ко мне великодушным.