Великий сон
Шрифт:
— Попробуйте у него. Деньги вам могут потребоваться очень скоро.
Она откинулась на спинку, свесив руку с подлокотника.
— А если сообщить в полицию?
— Хорошая мысль. Но вы этого не сделаете.
— Нет?
— Нет. Вы должны оберегать отца и сестру. Вы же не знаете, до чего может докопаться полиция. Вдруг откроется нечто такое, чего не удастся замять. Так обычно и бывает при шантаже.
— А вы можете что-либо предпринять?
— Думаю, да. Но не могу вам сказать, зачем и как.
— Нравитесь вы мне, — объявила она вдруг. — Верите в чудеса. Есть у вас здесь что-нибудь
Открыв глубокий ящик, я вытащил бутылку и две рюмки. Разлил, и мы выпили. Она защелкнула сумочку, отодвинула стул.
— Эти пять тысяч я достану. Я была хорошей клиенткой для Эдди Марса. И еще по одной причине ему следует быть со мной милым, вы, наверное, не знаете, — она одарила меня холодной улыбкой: — Белокурая жена Эдди и есть та дама, с который исчез Расти.
Я промолчал. Пристально глядя на меня, она добавила:
— Вас это не интересует?
— Это могло бы помочь найти его, если бы я его искал. Думаете, он замешан в этом деле?
Она подвинула ко мне пустую рюмку.
— Налейте-ка еще. Вы страшный человек, из вас ничего не вытянешь. Ничем не проймешь.
Я наполнил рюмку.
— Вытянули из меня все, что хотели, — выяснили, что я не разыскиваю вашего мужа.
Она вдруг судорожно вздохнула.
— Расти не был негодяем. И если б даже был, никогда бы не стал вымогать. У него всегда лежало в карманах пятнадцать тысяч наличными. Он их называл бешеными деньгами. Они для него ничего не значили. Были у него, когда на мне женился, были — когда меня бросил. Нет, Расти не замешан ни в каком дешевом шантаже.
Она потянулась за конвертом, встала.
— Буду держать с вами связь, — сказал я. — Если что-нибудь захотите передать, скажите телефонистке.
Мы подошли к двери. Похлопывая конвертом о косяк, она спросила:
— Вы все еще не можете сказать, что отец…
— Я должен сначала поговорить с ним.
Уже в дверях она снова вытащила из конверта фотографии.
— Красивое у нее тельце, правда?
— Мм…
Она чуть приникла ко мне.
— Видели бы вы мое…
— Как бы это устроить?
Резко рассмеявшись, она шагнула за порог, потом, обернувшись ко мне, отчеканила:
— Такой хладнокровной бестии, как вы, я еще не встречала, Марлоу. Или мне можно называть вас Фил?
— Разумеется.
— Можете звать меня Вивиан.
— Благодарю, миссис Рейган.
— Ох, подите вы к черту, Марлоу. — Не оглянувшись, она ушла.
Я постоял в дверях, уставившись на собственную руку, лежащую на ручке двери. Лицо у меня слегка горело. Вернувшись к столу, ополоснул рюмки, убрал их вместе с виски.
Сняв шляпу с телефона, я набрал номер прокуратуры и спросил Берни Олса.
Он был на месте.
— Ну, старого мистера я не трогал, — начал он. — Дворецкий обещал, что скажет ему сам или одна из дочерей. Этот Оуэн Тейлор жил над гаражом, вещи я его осмотрел. Родители живут в Айове. Послал телеграмму тамошней полиции, пусть выяснят, что родители думают о похоронах. Стернвуды все оплатят.
— Самоубийство? — спросил я.
— Не знаем. Никакого письма не оставил. Машину взял без разрешения. Вчера вечером все были дома, кроме миссис Рейган. Ездила в Лас Олиндас с плейбоем Ларри Коббом. Я все проверил — есть у меня свой человек при
— Прикрыли бы вы эти азартные игры.
— При том синдикате, что в нашей лавочке? Не будь наивным, Марлоу. Не дает мне покоя та чертовщина на голове у парня. Ты действительно не можешь мне помочь?
Я был доволен: мог сказать «нет», и даже без вранья. Попрощавшись, мы закончили разговор, и я покинул контору. Купив все три вечерние газеты, на такси добрался ко Дворцу юстиции и забрал со стоянки машину. О Гейджере в газетах опять не было ни слова. Я снова полистал его голубую записную книжку, но шифр был так же недоступен, как и в первый вечер.
XII
После дождя листва на деревьях по другой стороне Лауерн-Террас свежо зазеленела. В свете прохладного пополуденного солнца я увидел ступени, по которым сбежал убийца, сделавший во тьме три выстрела. В нижнем конце улицы стояли два дома. Выстрелы там могли услышать, но не обязательно.
Перед домом Гейджера и во всей округе было спокойно. Живая изгородь мирно зеленела, и черепица на крыше была еще влажной. Я медленно катил вдоль дома, а в голове вертелась неотвязная мыслишка. В прошлую ночь я не заглянул в гараж. Раз уж труп Гейджера исчез, не мешало бы мне найти его. Однако если бы кто-то перетащил его в гараж, в собственную машину, и отвез в один из заброшенных каньонов вокруг Лос-Анджелеса, это был бы отменный способ сплавить его на несколько дней или даже недель. Значит, убийца, во-первых, имел ключи от его машины, а во-вторых, был с сообщником. Это основательно сократило бы круг расследования, тем более что, когда все произошло, ключи покойника лежали в моем кармане.
Заглянуть в гараж у меня не было возможности. На дверях висел замок, а когда я приблизился, за живым забором что-то шевельнулось. Некая женщина, в пальто в зелено-белую клетку, со шляпкой-пуговкой на мягких светлых волосах вышла из зарослей и, застыв, удивленно смотрела на мою машину, словно бы и не слышала раньше шум мотора. Потом молниеносно исчезла. Кармен Стернвуд, собственной персоной.
Проехав дальше по улице, я оставил машину и вернулся к дому пешком. Среди бела дня это было достаточно рискованное предприятие. Прошел через живую изгородь. Она стояла перед запертой входной дверью. Левая рука тихонько потянулась к зубам, и опять послышалось комичное чмоканье. Под глазами синие круги, лицо бледное, напряженное.
Улыбнулась мне несмело.
— Добрый день, — произнесла тоненьким, слабым голоском. — Что… что?.. — она осеклась и снова занялась пальцем.
— Вы меня узнаете? — спросил я. — Дуглас Рейли — тот, длинный. Помните?
Кивнула, по лицу ее пробежала быстрая, судорожная усмешка.
— Зайдемте в дом, — предложил я. — У меня есть ключ. Сюрприз, правда?
— Ч… что?
Отодвинув ее, я сунул ключ в замок, открыл дверь и впихнул девушку внутрь. Двери я опять запер и с минуту постоял, прислушиваясь. При дневном свете все выглядело ужасно. Этот китайский хлам на стенах, ковер, изукрашенные лампы, барахло из тикового дерева, пестрота кричащих красок, тотемный столб, бутылка с эфиром и опиумом — днем при виде этой картины человека охватывало чувство омерзения, словно оказался свидетелем гнусных извращений.