Великий стагирит
Шрифт:
— А я понял, — сказал Никанор. — Я знаю.
— Ну? — спросил Аристотель. — Скажи нам, что ты знаешь.
— Ничего он не знает, — недовольно захныкала Пифиада. — Он только хвастается, чтоб быть умнее меня.
— А вот и знаю, — обиделся Никанор.
— Скажи же, — попросил Аристотель.
— Теперь не скажу. Сначала хотел сказать, а теперь не скажу, раз вы такие.
— Какие? Какие? — набросилась на него Пифиада, вырвавшись из рук отца. — Какие?
Она погналась за убегающим Никанором. Потом они оба упали в траву, стали барахтаться и смеяться. А еще через какое-то время опять брели молча за Аристотелем, забыв, должно быть, о недавней стычке.
В
Да, он вскрывал животных, как это часто делают гадатели и лекари. Как это делал когда-то его отец Никомах, врачеватель Аминты [45] . По не для того, чтобы предсказывать судьбу или обнаруживать причину недугов. Он искал тайну жизни, бывал счастлив, когда она, сквозь кровь, приоткрывалась ему. Сквозь кровь больных и жертвенных животных…
Однажды и яркий весенний день, взяв яйцо из-под наседки, которая уже третий день не сходила с гнезда, он снял с него скорлупу, затем проткнул тонкую кожицу и увидел то, чего, кажется, никто до него не видел — пульсацию тонкой красной жилки, биение сердца зародыша. Яйцо было теплым, тепло сотворило жизнь…
45
Аминта II — македонский царь.
В дальней речной излучине он наблюдал за сомом, на которого наткнулся случайно. Вода в том месте была прозрачной, особенно по утрам. И всякий раз, приходя туда, Аристотель без труда находил знакомого сома. Так продолжалось без малого пятьдесят дней, пока сом стерег икру. Потом он исчез вместе с мальками. И хотя в этой истории, казалось, не было ничего особенного, она все же взволновала Аристотеля. Никогда он прежде не слышал, чтобы рыбы, подобно птицам и другим наземным животным, охраняли свое потомство.
Открывать маленькие тайны — значит постепенно, шаг за шагом, приближаться к большой, главной. Но не каждому это доступно и не каждому удается: надо найти в свойствах стихий, в свойствах камней, растений и животных одно главное свойство, которое делает их родственными, усиливается от ступени к ступени и завершается в разуме. Проложить мост от пылинки до звезды, от слова до истины, от мертвого к живому, от небытия к бытию, от Земли ко Вселенной, исследуя и размышляя над малым и великим, — постоянный и прекрасный труд. Но венчает ли его бессмертие? Почему нет ответа на этот вопрос?
Тысячи истин открываются человеку, а эта не открывается.
Вот что делает человек постоянно — мыслит. Даже во сне мысли не покидают его. Но как он мыслит? Чем мыслит? О чем мыслит?
Он размышлял о душе, о ее способности мыслить, о фермах мысли, о видах форм и был счастлив в этом чистом и прекрасном мире.
Но был и другой мир, который грубо и дерзко вторгался в его мысли и чувствования. В первом жили начала, причины, категории; во втором — Филипп, Александр, Македония, Эллада…
В конце гекатомбеона [46] во второй год 110-й Олимпиады [47]
В конце метагитниона [48] в Стагиру на несколько дней приехал Каллисфен, чтобы навестить свою мать Геро, младшую сестру Аристотеля. От него Аристотель узнал о подробностях битвы при Херонее. Позже он получил письмо от самого Александра, который в Херонейском сражении командовал конницей. Той самой грозной конницей, которая смяла и уничтожила не знавшую до того ни одного поражения священную фалангу фиванцев.
46
Гекатомбеон — месяц, соответствующий второй половине июля и первой половине августа по нашему календарю.
47
Второй год 110-й Олимпиады — 338 г. до н. э.
48
Конец метагитниона — начало сентября.
«От Александра Аристотелю привет, — писал Александр. — Теперь я могу сказать: если я смог разгромить эллинов, которые побеждали персов, я непременно одержу победу и над персами. Я знаю, что это время придет.
А вот победа, учитель, которую одержал в этой битве ты: ни одна македонская стрела, ни одно македонское копье не долетело до стен Афин.
Филипп объявил себя гегемоном [49] Эллады, оставил в Фивах свой гарнизон и возвратился в Пеллу. Теперь в Пелле пируют. До новых битв.
49
Гегемон — верховный правитель.
Одного боюсь, учитель: отец завоюет всю землю и ничего не оставит мне».
…Еще через год на собрании представителен всех греческих полисов в Коринфе Филипп Македонский был избран стратегом всех эллинов. Он начал готовиться к персидскому походу, но был убит Павсанием в Эгах, древней столице Македонии. Это была глупая смерть, какая, впрочем, часто подстерегает тиранов и монархов. Филипп погиб от руки своего телохранителя, пал жертвой заговора и мести. Монархом Македонии стал Александр.
Весть о смерти Филиппа донеслась до Афин с быстротою ветра. Демосфен был счастлив тем, что узнал о ней первым. На мгновение он забыл о собственном великом горе — о смерти дочери, которую похоронил несколько дней назад, о траурных одеждах, в которые был облачен все эти дни. Забыл о горе, впервые испытав счастье.
Он сбросил с себя траурные одежды и надел белые, праздничные. Он покрыл свою голову венком — не золотым, который пожалели для него афиняне, а живым венком из ярких цветов. Он выпил кубок вина, чтобы вернуть себе утраченные силы, взял свой лучший посох и вышел из дома на залитую солнцем улицу, щурясь от света и улыбаясь ему. Люди, знавшие о постигшем его несчастье, останавливались в изумлении, видя его в белом гиматии и пышном венке. Он пересек агору и поднялся к зданию нового булевтерия, где заседал Совет Пятисот. Булевты шумели, когда он вошел, обсуждая послание к Филиппу, в котором просили его разрешить афинским купцам торговлю в Эгейском море. Но, увидев Демосфена, вдруг умолкли: никто не ждал его появления, никто не мог догадаться, почему он надел праздничный наряд.