Великий тес

Слободчиков Олег Васильевич

В один скачок Похабов оказался рядом с ними. Вскрикнул, таращась на старух:

— Что вернулись?

— Дворянин отобрал нас у илимских казаков! — безучастно к своей судьбе пробормотала Меченка.

Спутница хохотнула, показывая беззубые десны, и шепеляво пошамкала:

— Грозит отдать замуж за своих служилых!

— Куда лезешь, старый? — клейменый детина схватил Похабова за локоть.

— Пшел, бл…н сын, пока башку не срубил! — взревел казачий голова, отталкивая ссыльного. — Ужо научу, как кланяться сыну боярскому!

Детина опешил от яростного крика, выпустил из рук бечеву. Похабов обернулся к попу и старым

казакам. Бросил пятидесятнику:

— Васька! Встретишь воеводу с батюшкой и будешь на приказе, пока не вернусь! — Сунул в руки Черемнинову связку ключей от амбара, кладовой, сундука с казной и грамотами, выкинул из стружка на берег пищаль и чужой котел, столкнул его на воду, сел за весла и погнал лодку вниз по течению реки.

Едва его суденышко поравнялось с кочем Пашкова, казачьи головы пристально и неприязненно взглянули друг на друга — один сверху, другой снизу — и разминулись. Разглядел Иван, что Пашков одет в немецкий короткий кафтан и опоясан европейской шпажонкой, пригодной в здешних местах разве что рыбу печь на рожне. Щеки бывшего воеводы покрывала коротко остриженная борода, из-под носа на подбородок свисали длинные, как у ляха или у черкаса, усы.

Стружок промчался мимо коча. Похабов всем телом налегал на весла и гнал его по реке до самой ночи, пока не послышался гул порога. В сумерках ему пришлось приткнуться к берегу для ночлега. Старухи привычно развели костер, заварили в котле мучную кашу, бросили в стылую осеннюю реку плетенную корзиной корчагу, чтобы поймать рыбки.

К полуночи унялось бусившее небо, почернело и вызвездило. Трое путников привычно сдвинули костер, смели угли, настелили лапника на прогретую землю и легли отдохнуть. Проснулся Иван от того, что ему припекло ноги. Он поднял голову. Рассветало. Потрескивал костер. У огня сидела старуха-вдова. Губы ее беззубо шевелились иод самым носом. Казалось, в пустых глазницах мерцают отблески углей. Неторопливо и рассеянно она чесала гребнем редкие седые волосы.

Едва схлынул с реки туман и поднялось солнце, Иван столкнул на воду лодку. Меченка страдальчески взглянула на него, крикнула, махнув рукой вверх по реке:

— Иди уж! Сами сплывем, даст Бог. А нет, так судьба наша такая!

Иван упрямо мотнул головой и сел за весла. Он выгнал стружок на стрежень. После дождей бурлил и бесновался Падун, но хорошо просматривались сверху три знакомых прохода между камнебоев. В один из них Иван пустил лодку кормой вперед.

Стружок несколько раз захлестывало волнами, но гребец удерживал его от столкновения с камнями. Когда суденышко закружило в стоячей воде, Похабов, наслаждаясь покоем, направил его к берегу. Рассеялся туман, ясное солнце светило так весело, будто все беды остались позади. Иван вышел на сушу, скинул кафтан и отжал одежду. Женщины развели костер. Стадо винторогих баранов поглядывало на людей со скалы. Над бурлящей водой порога кружили птицы, высматривая оглушенную рыбу.

— Ну и ладно! Дальше сами управитесь! — взглянув на солнце, Похабов перепоясался кушаком, накинул на плечи подсохший кафтан. — А я пойду, однако!

Пелагия с болью взглянула на бывшего мужа, в ее выцветших, водянистых глазах блеснула прежняя бирюза.

— Спаси тебя бог, Иван! — шевельнулись ее губы. Она поклонилась в пояс, смахнула слезы, всхлипнула, потянувшись к его уху, прокричала сквозь шум воды: — Прости, что жили не так, как надо. У Господа встретимся.

Я за тебя здесь и там буду Бога молить.

Беззубая старушка, которую Похабов помнил бойкой казачкой с острым, насмешливым языком, тоже поклонилась. Слова бывшей жены колко сдавили сердце. Слезы покатились по седой бороде. Он отмахнулся, отворачиваясь, без слов пошел в обход скал в обратную сторону.

Никого не встречая, сын боярский добирался до своего острога день и другой. Вечером ловил и пек рыбу. Когда завиднелись на горе башни, вычистил сапоги и кафтан, сбил на ухо шапку. В виду ворот приосанился, двинулся с важным видом хозяина. Они были распахнуты. Толпы людей суетливо сновали взад-вперед, таскали бревна с реки, где был зачален плот. На Похабова никто не обращал внимания. Свои казаки делали вид, что не замечают его.

Он вошел в проездные ворота. Стены церкви подросли на полсажени. Дородный поп громовым голосом покрикивал на незнакомых служилых, а те неловко примеряли новый вытесанный венец. Пятидесятник Черемнинов метнул на Ивана быстрый и настороженный взгляд, насупился и отвернулся.

Сын боярский молча постоял возле стен церкви, поклонился попу.

— Будь здоров, Господь с тобой! — торопливо ответил тот и опять закричал на работавших.

На крыльце приказной избы сидел дворовый мужик русской породы. Кто он — видно было по лицу и одежде, по наглым и пристальным глазам. Похабов хотел пройти мимо, но дворовый вскочил и загородил грудью дверь. Иван отшвырнул бы холопа, но за спиной раздался голос Савины.

Он обернулся. Она смущенно глядела на него и мяла в руках подол передника.

— Я перенесла наши животы в казачью избу! — проговорила робко и испуганно.

Похабов нахмурился, грозно обернулся к дворовому. На крыльцо приказной избы вышел бывший воевода Пашков в неопоясанном камзоле и высокой собольей шапке. Дворовый человек угодливо осклабился и переломился в пояснице.

— Выселил мою бабу, пока я был в отъезде? — хмуро спросил Иван вместо приветствия.

Из приказной избы вразвалку вышли два дворовых мужика мунгальской породы. Их хозяин, не оборачивая головы, буркнул что-то русскому холопу. Тот в один прыжок прошмыгнул мимо него в сени, выскочил с грамотой, подал ее Пашкову.

— Шляешься где попало вместо того, чтобы службы нести! — начальственно проворчал дворянин, развернул грамотку, вернул мужику, указав глазами, чтобы тот отдал сыну боярскому. — Пока свой дом не построю, здесь буду жить. У меня семья большая! — заявил, брезгливо растягивая губы в усах.

Иван принял от мужика грамоту, сел напротив крыльца, привалившись спиной к поленнице, стал читать, шевеля губами.

— Эвон что! — кивнул Савине. — Нового воеводу прислали, — метнул взгляд на Пашкова в окружении дворовых. Тот отвернулся и скрылся за дверью. Дворовый русской породы снова сел на крыльцо.

В наказной памяти казачьему голове Похабову новый воевода приказывал во всем прямить казачьему голове Пашкову, который с полком идет в Даурскую землю. А ему, Афанасию, велел помочь Похабову собрать ясак по Ангаре. Ни слова не было сказано, кому под чьей властью быть и кому где зимовать.

Закончив читать, Иван свернул грамоту, сунул ее за пазуху, поднял глаза на Савину. Она смущенно переминалась с ноги на ногу и пугливо поглядывала на него.

— Оно и лучше так! — пробормотал повинно. — Пойдем зимовать в Ба-лаганский.