Великий закон славян
Шрифт:
Нет никакого сомнения, что эту красочную зарисовку составитель былины сделал прямо с натуры, описывая языческий обряд жертвоприношения на море, свидетелем которого он был. Получив желанную жертву, бог моря прекратил бурю, освобожденные корабли поплыли дальше, а оставшийся в море Садко от страха заснул на дубовой доске – в былине трижды подчеркивается, что она была именно дубовая, и эта характерная деталь в очередной раз указывает, какому богу предназначалась эта жертва. Сон Садко служит как бы переходной ступенью для его перемещения в потусторонний мир. Проснувшись, он обнаруживает себя на дне Океан-моря в белокаменных палатах морского царя. В одном из вариантов былины есть чрезвычайно важное место, где, упрекая Садко за то, что он по морю плавал, а дани не платил, Морской царь говорит:
Да хошь ли, Садко, я тебя живьем зглотну?Да хошь ли, Садко, тебя огнем сожгу?Да хошь ли, Садко, да я тебя жаню? [51]Если потопление или поглощение человека было для Морского царя вполне естественно, то угроза сжечь Садко огнем является для владыки вод абсолютно противоестественной, но зато совершенно закономерно звучит в устах Перуна как владыки грома и молнии – небесного огня. Следовательно, и эта угроза, необъяснимая с других позиций, является еще одним доказательством тождественности Перуна и былинного морского царя.
51
Песни,
Затем он приказывает Садко играть на гуслях и начинает плясать под его игру, в результате чего на море начинается сильная буря, топящая многие корабли. Так в глубине вод гусляр обретает прозрение истинной сути этого явления, что, по всей видимости, в первоначальной версии мифа и являлось главной целью героя. Дальше в былине Садко является Никола Можайский, велящий ему порвать струны на гуслях. Гусляр так и делает, царь перестает плясать, и море успокаивается. После этого царь морской решает женить Садко и предлагает ему на выбор от 30 до 900 (в различных вариантах) своих дочерей, олицетворяющих земные реки. Эта черта опять-таки напоминает семь сестер-рек в окружении Варуны. С помощью святого гусляр делает правильный выбор, ложится спать, а проснувшись, оказывается на земле около Новгорода. Первоначальный конец былины заслонен от нас более поздними христианскими напластованиями. Понятно, что в христианские времена в ней не мог открыто упоминаться Перун, который поэтому был заменен на более нейтрального Морского царя. Впрочем, подобная эволюция была свойственна и его индийскому собрату, который из верховного бога мироздания на поздней стадии развития индуизма также превращается в бога моря по преимуществу. В главе 1 части I книги «„Голубиная книга“ – священное сказание русского народа» был разобран зафиксированный еще «Ригведой» миф о Варуне и его некогда любимом певце и мудреце Васиштхе, на которого бог, разгневавшись, наслал водянку. Очевидно, что ядро мифа о боге и сначала обласканном, а затем наказанном им певце восходит к периоду индоевропейской общности, но получило в Индии и на Руси свое оригинальное развитие. Общность этого достаточно редкого сюжета еще раз доказывает генетическое родство богов Варуны и Перуна, восходящих к единому прообразу.
Совершенно независимо от былины о тождестве языческого громовержца и Морского царя свидетельствует один заговор, содержащий в себе звуковой намек на имя бога: «Морской глубины царь, пронеси ретиво сердце раба (имя рек) от песков сыпучих, от камней горючиих, заведись в нем гнездо оперунное» [52] . Звуковой намек на имя бога, которому посвящен тот или иной священный текст, был не редкостью в индоевропейской традиции и периодически встречается в РВ. Так составитель заговора совершенно недвусмысленно намекнул, что Морским царем является Перун. Если ведийские гимны говорят о поддержке и защите Варуны, но не конкретизируют, в чем она выражалась, то русские заговоры более подробны в отношении защиты Морским царем снискавшего его благосклонность человека: «И пойду я, раб Божий (имя рек), ко святому морю-Акияну, помолюсь и поклонюсь царю морскому. Отворяется морская пучина, выходит царь морской к рабу Божию (имя рек) на помощь и на пособь, на Божию милость точно. И ставит царь морской железныя тыны от земли до неба, от неба до земли: и около меня, раба Божия (имя рек) ставит и тынит железные тыны от земли до неба, от неба до земли; меня, раба Божия (имя рек) в те же тыны тынит; ёй Божий, и подите вы всякие порчи, всякие прикосы… в морскую пучину, под бел камень, под белой остров, а тамо выходу нень» [53] . Таким образом, защита Перуна мыслилась физически, зримо как огромная железная стена, надежно отгораживающая человека от всех напастей со всех сторон.
52
Майков Л. Великорусские заклинания. – СПб., 1869. – С. 100.
53
Виноградов В. Заговоры, обереги, спасительные молитвы и проч. – СПб., 1908. – Вып. 1. – С. 35–36.
Тесная связь Перуна с водой, ассоциировавшейся у многих народов с загробным, потусторонним миром или средством переправы туда, логически подводит нас к связи Перуна и с этой областью мироздания, подтверждаемой и другими источниками. Этот аспект Перуна объективно усиливался также тем, что он был громовержцем, мог убить человека молнией, в его власти было не дать дождя и обречь земледельца на голодную смерть, как бог войны он мог послать поражение и смерть в битве, как морской царь мог утопить человека, и, наконец, он был связан с человеческими жертвоприношениями. Связь воды с загробным миром на Руси следует из различных примеров отечественной традиции. На Русском Севере был распространен обычай «караулить душу»: когда кто-нибудь умирал, рядом с ним ставили чашку с водой, за которой смотрел кто-нибудь из родственников для определения точного момента смерти – считалось, что, когда душа выйдет из тела, вода в сосуде заколышется. Связь душ умерших с водой прослеживается и в ритуальном запрете у русских: «плевать и мочиться в воду – все равно, что матери в глаза», фиксирующемся также и на Волыни: «не можно мочиться у воду, бо батьковi очи засс…». Связь эта, как показывают данные сравнительного языкознания восходит к эпохе индоевропейской общности: и.-е. vel/ver – «вода», но хет. uellu – «загробный мир»; др.-инд. паг – «вода», но др.-инд. naraka – «загробный мир»; и.-е. sei – «лить(ся)», но ирл. sid – «рай»; алб. det – «море», но англ. death – «смерть»; лат. таге – «море», но лат. mors – «смерть»; др.-англ. wael – «река, море», но лит. veliones – «мертвец» и т. д. Следующей после морского царя и завершающей стадией трансформации Перуна в христианский период стал образ водяного. Прежний громовержец даже в сниженном образе низшей демонологии сохранил свой опасный для человека характер. На Руси считалось, что, утопив человека, водяной отрешает душу от тела и берет ее себе на службу, а тело бросает, и оно потом всплывает на поверхности воды. Перун был связан с темной половиной суток, и поэтому широко распространено было поверье, что нельзя купаться после захода солнца, ибо на ночь приходилось усиление деятельности водяного. Наравне с ночью и вся неделя, на которую приходился праздник Ильи-пророка, считалась особо опасной для купания, поскольку именно в это время водяной ищет себе жертвы. Как видим, память о периодических жертвоприношениях Перуну после уничтожения этого обычая перешла в народном сознании на водяного.
У других славянских народов мы также можем видеть следы аналогичной трансформации. В чешских поверьях вода воспринималась как место пребывания душ людей до и после их земной жизни. До рождения души детей сидят в каменных горах или плавают в прудах, реках и источниках, словно рыбки, а когда ребенку приходит время появиться на свет, какая-нибудь птица берет его в клюв и приносит его в дом через открытое окно или дымовую трубу. Души утопших, по чешским поверьям, оказываются во власти водяного, который держит их под водой в перевернутых горшках, а когда душе утопшего удается ускользнуть, то она выходит из воды в виде пузыря. Последнее представление было обусловлено особенностями славянского погребального обряда в языческие времена, также связанного
54
Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья // МИА. – М., 1970. – № 163. – С. 94, 96.
В тексте договора 945 г. было записано, что в случае его нарушения русам-христианам грядет смерть от бога и осуждение на погибель в загробной жизни, а русы-язычники «…да не имуть помощи от бога ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посчени будуть мечи своими, от стрлъ и от иного оружья своего, и да будут раби въ весь вкъ в будущий» [55] . Подобная формула нам уже встречалась в цитированном договоре Святослава 971 г., где говорилось, что в случае нарушения договора и роты русы навлекут на себя проклятие Перуна и Волоса, пожелтеют, как золото, и будут иссечены своим оружием. Сопоставление двух договоров позволяет нам пролить свет на взаимоотношения Перуна и воинов: в обычное время бог помогает людям, дает им защиту, а в случае нарушения ими договора и роты, гарантом которой выступает Перун, они не только лишаются его помощи, но и навлекают на себя его гнев и проклятие. Далее, человеческое оружие находится в полном ведении Перуна как бога войны, и в случае нарушения клятвы, подрывающей мировой порядок, оно немедленно обратится против клятвопреступников. Очевидно, обратить мечи и стрелы против их хозяев русский громовержец мог с помощью своей колдовской силы, что напоминает нам майю индийского Варуны. О тесной связи последнего с оружием свидетельствует то, что в санскрите слово varana или varuпа означало «особое магическое заклятие, произносимое над оружием» [56] .Однако, как отмечает В.Н. Топоров, с клятвой оказывается связан и ведийский вселенский закон: «Сакральный аспект rta тем более не вызывает сомнений, и, опуская многое важное, здесь уместно сослаться на связь rta с клятвой как выражение верности (соответствия) соединяемым элементам и, следовательно, как образом и самой rta и управляемого ею Космоса, а также на исключительно широкое использование элемента rta – в сакральном именослове. Архаичность этой традиции подтверждается, по меньшей мере, индо-иранскими ее истоками» [57] .
55
ПВЛ. – С. 35.
56
Гусева Н.Р. Индуизм. – М., 1977. – С. 73.
57
Топоров В.Н. Ведийское rta-: к соотношению смысловой структуры и этимологии // Этимология. – 1979. – М. 1981. – С. 155.
Образ стрелы, поражающей своего владельца, глубоко укоренен в русском и, беря шире, славянском фольклоре. В отечественных заговорах он неоднократно встречается даже после внедрения в военное дело огнестрельного оружия: «…Воротитеся, желесца (железные наконечники стрел), к тому, кто вами стреляет, а к рабу божию имярек не ходите. Подите ушима и боком…» (сибирский воинский заговор XVIII в.); «Воротитесь вы, желесца, острием на старого государя, а к тому рабу божию имярек – ушима…» (Великоустюжский сборник XVII в.); «Полети ты, костяная стрела, к старом хозяину, к колдуну и ведуну. Отколе пришло, тамо и поди» (текст начала XIX в.) [58] . Заговорные тексты не содержат ответа на вопрос, почему стрела должна поразить своего хозяина, однако договор с Византией раскрывает эту причину – нарушение стрелком роты. Поскольку молнии являлись стрелами Перуна и именно он выступал небесным гарантом договора 945 г., становится очевидным, что именно этот бог в конечном итоге стоит за данным представлением и своей волшебной силой изменяет направление полета стрелы. Рассматриваемый образ был настолько устойчивым в народном сознании, что вновь возникает во время Второй мировой войны в песне болгарских партизан о гибели Гитлера под Москвой:
58
Чернецов А.В. Двоеверие: мираж или реальность? // Живая старина. – 1994. – № 4. – С. 17.
Судя по всему, подобный образ в партизанском фольклоре появляется не случайно: Гитлер вероломно нарушил заключенный с Кремлем договор о ненападении и поэтому, согласно славянским представлениям о высшей справедливости, при выстреле в обманутую сторону должен был погибнуть от собственной руки. Поскольку мифологический образ, впервые зафиксированный в 40-х годах X в., благополучно доживает до 40-х годов XX века, подобная тысячелетняя устойчивость предполагает чрезвычайно архаичные истоки. И действительно, у индоевропейцев в эпоху их единства изо всего оружия, насколько мы можем судить, именно лук был в наибольшей степени связан с вселенским законом. Во всяком случае, РВ утверждает, что именно рита направляет его тетиву:
59
Гусев В.Е. Освободительная борьба славянских народов в партизанских песнях // Славянский фольклор и историческая действительность. – М., 1965. – С. 216.
Само имя Брахманаспати означает «господин молитвы», а молитва, как показано выше, была создана именно Варуной. Генетическое сходство между обоими персонажами еще более усиливается, если учесть, что вооруженный луком со стрелами, дубиной грома и топором Брихаспати восходит «на сверкающую колесницу (вселенского) закона» (РВ II.23.2), громом разгоняет тьму, испепеляет врагов и является «сокрушителем зла при поддержании великого (вселенского) закона» (РВ II.23.17). Именно его ведийские арии призывают «как хранителя (наших) тел» (РВ II.23.8) и просят: «Самым жарким пламенем спали ракшасов» (РВ II.23.14). Очевидно, что после того, как Индра оттеснил Варуну на второй план, часть атрибутов и функций бывшего громовержца отошли к Брахманаспати.