Великое сидение
Шрифт:
С большой надеждой на вызволение брата читал Андрей Денисов строки из письма царю, написанные начальником повенецких железоделательных заводов Вилимом Геннином. В письме было сказано: «Прошу ваше величество, пожалуй для лучшей пользы и отправления на морской флот твоих дел, помилосердствуй, учини против моих пунктов указ, так я буду воистину посмелее ступать, понеже я опасаюсь от архиерея новгородского погубления, понеже он верит другим своим бездельникам, а не своим рассмотрением управляет, и от них ныне в заключении сидит у архиерея Семен Денисьев, который в здешнем подъеме и в сыску руд был годен и перед другими радетелен в заводской работе; для иных нужд и за челобитьем от них послан был
– Так написал? – спросил Геннин.
– Так, – ответил Андрей. – Великая благодарность за милостивое ваше заступничество.
– Ну и добро. Будем полагаться на благополучный исход. Сам и передашь письмо его величеству.
Чтобы путникам в их походе не чинилось никаких препон от служилых людей, Геннин снабдил их письменным видом от канцелярии железоделательных заводов и скрепил вид своей подписью и печатью.
Все складывалось к тому, что осуществит Флегонт задуманное, повстречавшись в Петербурге с царем Петром.
– Держите путь онежским побережьем так, чтобы кижского погоста не миновать. Полюбуйтесь там нововыстроенной Преображенской церковью о двадцати двух главах. Чудо из чудес то строение! – восторженно говорил Геннин, напутствуя их.
Некоторый крюк пришлось путникам дать, чтобы дойти до Кижей, но не пожалели они об этом. Истинно, что чудо чудное, диво дивное открылось их взорам с заснеженного островка, на который ступили они, перейдя по льду замерзший пролив Онежского озера. Огнецветные пазори полыхали в небе, освещая окрестные дали ярче, нежели лунным светом. Скользили радужные отсветы по церковным уступам, и казалось, ярус за ярусом поджигали они многоцветным полымем кровлю устремленных ввысь защетинившихся куполов.
Постройка кижской церкви была закончена в сей славный 1714 год, ознаменованный победой петровского флота при мысе Гангуте. Тогда же была церковь освящена и наименована Преображенской в честь двунадесятого праздника Преображения, а также в память и честь любимого царем Петром Преображенского полка, который с Беломорья через Повенец, поблизости от кижского погоста, по неспокойному Онежскому озеру следовал на Ладогу и к невским берегам, обретая в том своем походе викторию над шведами.
Андрей Денисов знал, что прионежские плотники издавна славились на всю Русь, вот и оставили на предбудущие времена неизгладимую память о своем мастерстве, работая лишь топором. В деревнях кижского погоста жили также искусные иконописцы и книжные писцы, прославленные на весь северный край. Здесь сложилась особая манера живописания и было создано наставление мастерам, как достигать непревзойденной приглядности. Год от года развивалось узорное ткачество, вышивка, плетение кружев, узорная резьба по дереву.
– Золотые руки у тутошних поселенцев, слава им во веки веков, – умиленно говорил Денисов. Он долго не мог отвести взора от устремленных ввысь двадцати двух восьмиконечных крестов, поднявшихся из шатровых уступов на круглые маковки и как бы утверждавших собой незыблемость старообрядчества. Вот бы где надлежало быть храму древлего благочестия, гордой и нерушимо извечной красе старины. – Пригожество, лепота… – восхищенно шептал он. Представлял себе, как красуется эта церковь в весеннем блистании солнечных дней или в тмяных, легчайших сумерках летних белых ночей, и будто слышал, как разносится по-над чуткой озерной водой и над заонежскими далями благовест сладкозвучных колоколов. Все умиляло взор, но огорчался Денисов тому, что новостроенная эта церковь будет служить нечестивым никонианам, сиречь еретическому окаянству.
Флегонт тоже не отводил глаз от многоглавого храма, поражаясь его торжествующему над прионежским простором величию, сказочно озаренному многоцветным сиянием пазорей. Вспоминал, как несбыточно мечтали они с Гервасием свою церквушку поставить. Конечно,
За окошками темень. Сгасли пазори, не коснувшись дальнего заозерья и не опалив там ночь заревым восходом нового дня. Можно еще посмежить веки, отдаваясь приманчивому забытью.
С вечера уговорились они, чтобы, переночевав в кижской деревне Боярщине, назавтра, когда поясней ободнюет, еще раз полюбоваться здешним церковным строением да заглянуть бы и внутрь на иконописное убранство.
Туго, нехотя намечался припоздавший зимний рассвет. Хозяева, приветившие выговских поборников древлего благочестия, сытно покормили их в дальнейшую путь-дорогу и, когда совсем уже развиднелось, дружелюбно попрощались с ними.
Слегка порошило блесткой снежной изморозью, и пушистой заиндевевшей пеленой укрывало маковки многоглавого кижского храма. Андрей Денисов с Флегонтом уже близко подходили к нему, когда от широкоступенчатого церковного крыльца отъехала тройка, запряженная в крытый возок. Проскрипели по смерзшемуся снегу полозья, и сразу же перешла тройка на резвую угонистую рысь, теряясь в завихрившейся снежной пыли.
Комкая в руках лохматую шапку, у церковного крыльца стоял старик сторож и непрестанно кланялся вслед умчавшемуся возку, с умилением повторяя:
– Сподобил господь лицезреть… Сподобил… Самолично царь-батюшка доброе слово молвил. Пресветлым своим царским величеством удостоил быть… Сподобил господь…
Нет, не ослышались Денисов с Флегонтом.
– Кто был? Кто?.. – в один голос взволнованно переспрашивали они старика. – Кто приезжал?
– Государь-батюшка с заводским повенецким начальником, – повергая путников в изумление, делился с ними старик своей нечаянной радостью. – На церкву дивились, добре дюже понравилась. Я кинулся было за батюшкой да за дьяконом бечь, а государь меня за этот вот рукав удержал. Не надобно, мол. Говорит, сторожи знай… Внутро-то и не входили, снаружи все оглядели… Им бы к обедне прибыть, народу себя показать, ан нонешний день самый будний, никакой службы нет… Скажу настоятелю отцу Никандру, тужить он станет, что с государем не свиделся.
Как бы ни стал тужить настоятель отец Никандр, но не горше Андрея Денисова, который в отчаянии ударял себя руками.
– Как же так?.. Как же было случиться такому?.. – сокрушался он, бестолково топчась на месте. – Минутой бы раньше нам подойти…
Только бы раньше минутой – и из рук в руки можно было бы подать государю письмо-прошение о вызволении Семена из тюремного заточения. И заводской начальник был тут, свое бы живое слово царю замолвил. Да, наверно, уж говорил, что такую просьбу в письме написал. Тут вот оно, в нагрудном кармане, близко самого сердца лежит… Ах ты ж, батюшки!.. Ждали, чтобы как следует развиднелось, и упустили такую возможность… Единой минуткой бы раньше…
Мигом промелькнули у Андрея Денисова эти мысли, повергая его в смятение. Ведь не добежишь, не догонишь. Едва заметной точкой в заснеженной дали виднелся царский возок, и вот он уже скрылся совсем.
Растерянно озирался кругом и всполошенный Флегонт, досадуя на себя за то, что, надумав избавить народ от царя-антихриста, оказался бы сейчас бессильным повергнуть его, не припася для этого ничего. Хотя и запрещено на открытых торгах и в лавках продавать (знать, опасался царь за свою сохранность, ежели такой указ издавал), но Флегонт надеялся где-нибудь кинжал раздобыть, да и дотянул до сего дня. Столкнулся бы вот лицом к лицу с царем, а как, чем бы сразил его? Не голой же слабосильной рукой его победить… Ох, каким опрометчивым был он, Флегонт. Теперь можно будет надеяться на встречу с царем в Петербурге, а удастся ли там приблизиться так, чтобы наверняка прикончить его?