Великолепные Эмберсоны

Таркинтон Бус

Глава 33

Они нашли работу. Джорджу предстояло всего только шесть недель проходить в учениках за пятнадцать долларов в неделю, после чего он стал бы получать двадцать восемь. Это решало вопрос с оплатой квартиры, и Фанни наконец выглядела гораздо более довольной, чем долгие месяцы до этого. Рано утром она варила нечто, что называла (и верила в правильность этого наименования) кофе для Джорджа, и ему хватало галантности не разочаровывать ее. Обедала она в одиночестве на своей "кухоньке", так как племянник работал в десяти милях от города, ездил туда на пригородном трамвае и редко возвращался домой раньше семи. Почти каждый день около двух Фанни садилась за бридж и играла приблизительно до шести. Потом доставала "вечерний костюм" Джорджа: он не менял привычек, - и переодевалась сама. Приходя домой, молодой человек скрывал

усталость, хотя иногда это давалось ему с трудом, особенно в первые месяцы, и частенько говаривал тете, теперь уже с некоторым раздражением из-за ее настойчивости, что работа "достаточно легкая и ему по душе". У Фанни были самые смутные представления о том, чем он занимается, хотя она и замечала, как погрубели и покрылись пятнами руки Джорджа. "Работает кем-то на новом химическом заводе", - отвечала она обычно. Впрочем, подробностей она и не знала.

Без сомнений, она всё больше уважала Джорджа и всё чаще повторяла ему, что прямо-таки чувствует, что он вот-вот "станет гениальным механиком или кем-то в этом роде". Джордж отмалчивался и кивал, поняв, что это самый простой способ отделаться от разговора. Он никогда не садился после ужина за бридж: его желание осчастливить Фанни было не настолько горячим, да и за столом он оказался не самым вдохновляющим собеседником. Живущие с ним в этом пристанище для престарелых два его ровесника и три или четыре молодые дамы считали его "манерным" и нелепо "самодовольным", и он пользовался меньшей популярностью, чем когда-либо в жизни, хотя сейчас являлся просто прохладно-вежливым молодым человеком, замкнувшимся в себе. После ужина он помогал покачивающейся Фанни встать из-за стола (при этом парочка местных фигляров хитро перемигивалась) и провожал до дверей общего салона и игровых комнат, где церемонно раскланивался, что всегда сопровождалось многословными протестами тети, отчего происходящее выглядело еще более комичным. (Фанни каждый вечер громко убеждала его остаться поиграть, хоть разочек, а не убегать от всех и запираться в своей комнате!) Некоторые обитатели дома действительно находили сценку забавной и даже не скрывали своих смешков, когда он непоколебимо направлялся к лифту, несмотря на то что Фанни (ногами на пороге, а глазами за ломберным столом) не прекращала его уговаривать. Но ему было плевать на их насмешки.

Однажды, когда Джордж проходил по вестибюлю мимо дивана, на котором расположились три или четыре девушки с парой развлекающих их молодых людей, он услышал вопрос, предназначенный специально для его ушей:

– Что утомляет больше всего?

– Работа?

– Нет.

– Так что же?

Раздался взрыв смеха, и два голоса громко прошептали в унисон:

– Чванливые соседи!

Но Джорджу было всё равно.

Утром по воскресеньям Фанни посещала в церковь, а Джордж гулял. Он исходил все новые районы и нашел их чудовищными, особенно ранней весной, когда на деревьях еще не было листвы. За долгую зиму город выбился из сил и почернел от густого дыма, держащегося близко к земле из-за смога. Всё покрылось толстым слоем сажи: стены домов, как снаружи, так и внутри, окна, грязный цемент и замусоренный асфальт под ногами, небо над головой. Весь пасмурный март и хмурый апрель Джордж не прекращал своих изысканий, но так и не увидел ни одного знакомого лица: по воскресеньям те, кого он помнил, или те, кто мог помнить его, не показывались на улицах, а проводили выходной на природе, как повелось с самого его детства. Но они с Фанни как будто были похоронены разросшимся городом.

Однажды в воскресенье той же весной Джордж с горечью прошелся по родным местам. Этим туманным утром на улицах хороводили снег с дождем, и ощущающий себя совершенно несчастным Джордж остановился перед огромным промокшим универмагом, занявшим место отеля "Эмберсон" и оперного театра "Эмберсон". Оттуда его занесло к старому "Эмберсон-Центру", стоящему среди трущоб и давно переставшему привлекать деловых людей. Здание пока было там, но вместо крыльца в него вели щербатые ворота для грузовиков, а высокие металлические буквы на крыше, составлявшие надпись "Эмберсон-Центр", были заменены на длинную вывеску "Склады Дугана".

Не желая щадить себя, Джордж свернул с Нэшнл-авеню и посмотрел на залепленные шугой сваи на месте особняков дедушки и мамы и несчастных пяти "новых" домов, построенных Майором. Их уже снесли, готовя площадку для большого многоквартирного дома, и даже успели заложить бесконечно длинный фундамент. Но с ними снесли и Нептуна - что не могло не порадовать Джорджа!

Он ушел с этого пустыря, со скорбью осознавая, что единственная память об Эмберсонах сейчас звучит только в названии улицы - Эмберсон-бульвар. Воспоминание пришло само по себе, независимо от увиденного нового порядка, но тут, по несчастному совпадению, взгляд его остановился на продолговатом металлическом знаке на фонарном столбе у перекрестка. Таких табличек, прикрепленных под тупым углом друг к другу, там было две: на первой прохожий читал, что идет по Нэшнл-авеню, а на второй

должно было быть указание на Эмберсон-бульвар. Но вместо этого на ней красовались слова: "Десятая улица".

Джордж изумленно замер. Потом быстрым шагом проследовал на другой конец бульвара и прочитал, что написано на том знаке. "Десятая улица".

Начался дождь, но Джордж не пытался укрыться от него, так и оставшись перед табличкой. "Проклятье!" - наконец вымолвил он и, подняв воротник, пошлепал по вымокшим улицам обратно "домой".

Практичная наглость городских властей заронила в его сердце крупицу сомнений. Неделю назад, проходя по просторному вестибюлю своего многоквартирного дома, он случайно заметил, что на журнальном столике в общей гостиной лежит большая новая книга в красном позолоченном переплете, на обложке которой написано: "История города", а под заглавием буквами помельче выведено: "Биографии 500 наиболее выдающихся горожан и семейств". Тогда он просто скользнул по ней взглядом, бегло прочитав, что это, и продолжил свой путь, думая о чем-то другом и ни капли ей не заинтересовавшись. Но теперь она упорно не выходила из головы, и, оказавшись в вестибюле, он сразу пошагал туда, где ее видел. В комнате никого не оказалось, впрочем, как обычно в воскресенье утром, а яркий том по-прежнему лежал на столе, очевидно, исполняя роль "Готского альманаха" ²⁹или генеалогического справочника Джона Берка в целях просвещения проживающих.

Джордж пролистал его, обнаружив несколько до боли неприятных портретов невозмутимых бородачей, лица которых он смутно помнил, а также многочисленные и совершенно незнакомые изображения опрятно-агрессивных людей с коротко подстриженными волосами и коротко подстриженными усами: тут он почти никого не узнавал. Он не стал тратить на них время и, открыв алфавитно-именной указатель пяти сотен наиболее выдающихся горожан и семейств в истории города, провел пальцем по колонке на букву Э: Эббет Эббот Эбрамс Эдам Эдлер Экерс Элбертсмейер Элекзандер Эллен Эмброуз Эмбуль Эндерсон Эппенбах Эшкрафт. Глаза Джорджа некоторое время вглядывались в тонкую полоску между фамилиями "Эллен" и "Эмброуз". Он тихо закрыл книгу и направился в свою комнату, по пути согласившись с лифтером, что за окном льет как из ведра, а ветер ужасный.

Лифтер не заметил в нем ничего необычного, как и Фанни, час спустя вернувшаяся из церкви в совершенно промокшей шляпке. Но что-то всё-таки случилось, точнее, произошло то, о чем много лет назад мечтали многие, очень многие добропорядочные жители городка. Они думали об этом, жаждали этого, спали и видели день, который наконец настал. Да, это свершилось: Джорджа Минафера настигло воздаяние!

Настигло трижды и трижды прошлось по нему. Город прокатился по его сердцу, как когда-то по сердцу Майора, и раздавил его, похоронив под собой. Город прокатился по всем Эмберсонам и погреб под собой последние их останки, и уже неважно, что Джордж легко догадался о том, что большинство из этих пяти сотен наиболее выдающихся горожан внесли существенный вклад для "покрытия издержек создания гравюры и сопутствующих расходов". Эти пять сотен бросили последнюю пригоршню сажи на груду забвения, навек скрывшую род Эмберсонов от глаз человека и истории. "Как ртуть по растрескавшемуся полу!"

Джорджи Минафер получил по заслугам, но людям, жаждавшим узреть этот день, было не суждено ни увидеть его, ни узнать о нем. Те, кто еще был жив, успели позабыть как о воздаянии, так и о самом Джордже Минафере.

Глава 34

Во время своих утренних экскурсий Джордж никогда не заходил только в одну часть города. Этот район лежал далеко на севере и считался новыми Елисейскими полями для миллионеров, хотя однажды Джордж всё же дошел в этом направлении до белого особняка, когда-то так понравившегося Люси, до ее "Прекрасного Дома". Джордж коротко взглянул на него и повернул назад, не сдержав горькой усмешки. Дом уже не был белым, хотя там, куда добирался город, ничего белого не оставалось, а город успел перебраться далеко за ту местность, в которой стоял прекрасный белый особняк. Владельцы сдались и покрасили его в безысходный шоколадно-коричневый, самый подходящий цвет для товарной конторы, разместившейся в нем.

Джордж не рискнул идти дальше, к поселку миллионеров, хотя до него было еще целых две мили. Его мысли о Люси и ее отце и мыслями-то не были, а походили на смутные ощущения, вероятно, подобные тем, что посещают голову осужденного кассира при упоминании об обворованном им банке: есть вещи, о которых люди предпочитают не думать. После того судьбоносного происшествия Джордж лишь однажды столкнулся с Юджином. Они шли по центру города по противоположным сторонам улицы, зная, кто идет неподалеку, и понимая, что тот тоже знает о его присутствии, но оба смотрели исключительно вперед и ни у одного на лице не дрогнул ни единый мускул. Джорджу показалось, что от внешне непроницаемого старого друга мамы так и веет горячим дыханием урагана ненависти, бушующего в его душе.