Велиная княгиня. Анна Романовна
Шрифт:
– Пусть дрожат идоляне! Я предам их город огню, сровняю с землей!
Иван Путята, верный друг Добрыни, положил руку на плечо богатыря, прижался к нему и молвил:
– Не расточай гнев, братеюшка. Всевышний накажет злодеев и вразумит. Будем страдать за близких, за упокой их душ.
– Но как же можно россиянину так злобиться на россиянина?!
– Худо, да что возьмешь с идолян! Но мы, воины-христиане, не будем зверьем беспамятным. Сей город нам родной и памятен многим. Давай же помолимся в душе Всевышнему, чтобы он спас нас от озлобления.
Добрыня, ещё не укрепившийся в христианской
И случилось так, что миролюбие Путяты и Добрыни обернулось для них благом. Оно не избавляло их от личного горя - утраты близких, но несло успех начатому Владимиром божескому делу во благо всей Руси.
Ещё не высохла роса на траве у городских заборов, а на порушенное подворье Добрыни пришли знатные бояре города, торговые люди, известные многим на Руси. Они явились просить у воевод мира. Боярин Игнатий Лощинский поклонился Добрыне и молвил от имени горожан:
– Прости, храбрый воевода Добрыня Никитич, и ты, быстрый Иван Путята, прости, что урон вашим родам и имуществу нанесли. Накажите нас за неразумные действа. Мы же вам всё поднимем из праха и в жёны отдадим тех девиц, на кого укажете. Даруй нам мир, знатный воевода Никитич, не держи за пазухой камень. И ты, Иван Путята, прояви милость.
Боярин Лощинский опустился на колени, за ним все послы сделали это и опустили головы.
У Добрыни защемило сердце от искреннего покаяния новгородцев, и тут же его озарило: вина в его беде лежала не на них, а на киевской ведьме Марине Игнатьевне, которая брала след Добрыни на его погибель да наслала на семеюшку Пелагею, на малых детушек. Добрыня коротко, с придыханием ответил Лощинскому:
– Мир тебе, Игнатий, и всему люду новгородскому мир. Да хранит вас Господь Бог.
На этот раз Путята оказался трезвее Добрыни разумом и, когда послы поклонились ему, произнес весомо, грозя пальцем:
– Мы прощаем вас, отцы города, и неразумных чад ваших тоже, но ждем работных людей на подворья, ждем от вас прыти, чтобы гнездовья наши подняли. Но сие не главное.
– Иван поднял палец к небу:
– Идите сей же миг на Словенский холм и именем Добрыни Никитича, дяди вашего князя Владимира, который правил вами славно, сокрушите своих идолов и сбросьте их в Волхов.
– Исполним, но без вашей помощи с Богомилом не сладим, - ответил Игнатий Лощинский.
– Опора у него крепкая, сам верховный жрец Драгомил на подворье сидит, питает желчью Богомила.
– Драгомил и вовсе новгородцам не нужен. Мы его в Киев увезем. Идите же с Богом исполнять волю великого князя. Народ соберется, и мы к вам придем, - пообещал Путята.
Послы покинули разоренное подворье Добрыни. У Игнатия нашелся скорый на действо помощник - посадник по кличке Воробей, сын Стоянов, выраставший в прежние годы во Владимировой дружине. Игнатий обязал его:
– Ты красноречив и потому поспеши на торг, что за Волховом. Позови народ на вече да растолкуй, что и зачем.
Воробей, молодой мужик, косая сажень в плечах, умел увещевать людей,
– Эй, люди прыткие, умельцы-погорельцы, будем ли жалеть наших болванов, кои себя защитить не смогли и нам урон учинили? Какой пользы от них ждать? Идемте со мной на капище да станем вразумлять их батогами!
Посадник, сын Стоянов, давно тайно прикипел к православной вере, но таился резонно. Теперь он ощутил волю и своим порывом увлек новгородцев на Словенский холм, к капищу идолов.
Шли люди с Торговой стороны деловито: на мосту настил поправили, перебрались без урона. Как поднялись на холм, так увидели, что идет народ с других концов города. Разговор на улицах велся громко, и всем было ведомо, зачем зовут на Словенский холм. Тут и молодцы Добрыни и Путяты приспели - славяне, ничем от новгородцев не отличные, а поди ж ты, новой стати люди - христиане.
Воробей, сын Стоянов, распоряжался на капище круто, недолго уговаривал народ, а повел его за собой к идолам. Он и его сотоварищи, а ещё люди Добрыни потеснили крепкими плечами жрецов, какие перед идолами встали, загнали их за требище. Сами скопом за Перуна взялись, веревки накинули, ахнули дружно раз-другой и сбросили идолище с каменной подставы, в сотню рук потащили с холма к Волхову, скатили с крутого берега. Сказывали очевидцы, будто, когда сбросили его в воду и он поплыл вниз по течению, из-под моста бросил он в новгородцев палицу и ушиб ею несколько человек. И слышали стойкие идоляне его голос: «Храните сие оружие в память обо мне!» Но в ответ в Перуна летели камни, его провожали шестами, если приближался к берегу, и приговаривали:
– Ты, Перунище, досыта ел и пил, а ноне плыви прочь безвозвратно!
Лихой народ новгородцы, смекалистый, быстро свою выгоду поняли и отказались от непотребных им идолов. И подумал Добрыня, глядя на горожан, что была у них лишь видимость веры в Перуна, чтобы предание отцов хранить.
Тем временем священники с Божьим словом на устах вели за собой новгородцев по всем улицам Словенской и Торговой сторон к Волхову - креститься. Возле реки священники велели всем снять верхнюю одежду, оставили в исподнем и под пение псалмов повели в холодные по осенней поре воды Волхова. Да северяне - люди, привычные к холодам, держались стойко. Все мужи, старцы и отроки крестились по течению выше моста, а жены, отроковицы и дети - ниже. Как только купель приняла обращаемых в христианскую веру и были исполнены молитвы, священнослужители надели на грудь всем нательные кресты, которые привез с собой хозяйственный Добрыня, заботясь о том, чтобы отличить христианина от нехристя.
И в Новгороде после крещения зашумел-загудел пир на весь мир, потому как случилось с горожанами то, что никого не оставило равнодушным: поднималась Русь христианская.
После пира, когда головы посветлели, Иван Путята повелел своей дружине готовиться в новый поход по другим северным городам державы, чтобы и там привести россиян в лоно христианской веры. Добрыня же остался в Новгороде. Задумал он побудить горожан к строительству храма, а ещё обратить в веру смердов ближних селений, присмотреть за возведением домов.