Велнесс
Шрифт:
ВОТ ОНИ, ДЖЕК И ЭЛИЗАБЕТ, – устроились в ее маленькой кровати, на сбившихся простынях. Она лежит на животе, подперев подбородок кулаками, перед ней толстенный учебник «Введение в психологию», и она читает, переворачивая страницы и время от времени делая пометки; голова Джека пристроена у нее на пояснице, ноги скрещены, одна ступня свешивается с узкого матраса, и в одной руке у него сигарета, а в другой – зубодробительная философская книга, которую он читает для занятий по искусству, потрепанный экземпляр в мягкой обложке, найденный в букинистическом, и единственные звуки в комнате – их дыхание, шелест страниц, а время от времени затяжка и легкое потрескивание горящей сигареты. Сейчас поздний вечер воскресенья.
У них давно позади первое свидание, и второе, и третье, и они уже уверенно перешли на этап «у нас было столько свиданий, что можно перестать их считать». Они ведут себя так же, как и все новые пары – преданно заботясь друг о друге и не замечая больше никого, словно мира вокруг не существует. Они проводят все время вместе, и поэтому у них теперь есть странные и необычные привычки, собственный язык, целое причудливое королевство на двоих. Одно из их любимых развлечений – представлять, что неодушевленные предметы в маленькой квартирке Элизабет на самом деле живые, что у беспорядочно разбросанных вещей есть имена, эксцентричные характеры и сложные биографии. Посуда, диван, всевозможные носки и шапки, шарфы и варежки, кофейные кружки, графины для воды, подсвечники – все они просыпаются, как в диснеевском мультфильме, когда Джек и Элизабет дома, вместе, в постели, лежат и разговаривают, вдыхая волшебство в свой крошечный мир. Локальные шутки, отсылки, понятные только партнеру, милые домашние прозвища, упрямая верность новому безупречному организму – их паре – все это, как считает профессор психологии и научный руководитель Элизабет, доктор Отто Сэнборн, который сейчас как раз изучает сложный механизм любви с первого взгляда, имеет нечто общее с культом. Он говорит, что новые пары используют в основном ту же тактику, что и культы, – укрепляют коллективную идентичность с помощью общих ритуалов, лексики, понятной только посвященным, и чувства превосходства над внешним миром, – но у них, в отличие от истинного культа, нет стремления вербовать последователей и навязывать им свою идеологию.
– Единственная разница между культом и парой заключается в амбициях, – любит повторять он.
И да, это правда, Джек и Элизабет посвящают свои первые несколько недель исключительно друг другу: целые выходные в постели, без одежды, без одеял, часы тянутся восхитительно долго и неторопливо, время начинает казаться – да-да – священным. Они лежат рядом и читают. Они переворачивают страницы. Как только один из них проявит хоть малейшую реакцию – будь то чуть слышное «Хм» или легкий смешок, – второй прекращает чтение, смотрит на него и спрашивает: «Что?» Читать разные книги, а значит, испытывать разные эмоции, кажется им непозволительным. Они стремятся проникнуть в мысли друг друга, узнать друг друга целиком и полностью. Какие тут шансы у заданий к семинару? В конце концов притяжение становится невыносимым, и учебники надолго откладываются. Они забывают о завтрашних занятиях. Они словно играют в игру, изучая тела друг друга. Они исследователи и картографы, их тела – это неизведанный мир, и когда они находят что-то интересное, то осторожно дотрагиваются пальцем и спрашивают: «Что это?» Белые отметины на его левом локте – свидетельство перенесенной в детстве ветрянки. Шрамы на подошвах – результат несчастного случая в скаутском лагере, когда он по глупости шагнул в тлеющий костер. Созвездие растущих в разные стороны вихров на макушке превращает его черные волосы в карту океанских течений. Оказывается, у нее гипермобильность суставов, и она может выгибать пальцы в разные стороны, как ведьма. Она настаивает, что мочка одного уха у нее немного больше, чем у другого, и сначала он ей не верит, пока они не достают линейку и не измеряют. Он обнаруживает, что ее светлые волосы трех разных оттенков: золотистые на голове, соломенные на руках и бронзовые внизу. Он может писать на ее спине слова, рисуя букву за буквой на лопатках, и она необычайно хорошо их расшифровывает. У нее крохотная ямочка на переносице – незаметная, если смотреть в анфас, и видимая только в профиль, – по ее словам, след спортивной травмы, полученной в старших классах.
– А чем ты занималась? – спрашивает он.
– Теннисом.
– Да уж, теннис – очень кровопролитный вид спорта.
– Я понимаю, что звучит неправдоподобно.
– Как это произошло?
– На тренировке. Я шла не глядя, ну и мне прилетело прямо в лоб.
– Ай, – говорит он и легонько целует ее в эту ямочку, которую они с тех пор называют Уимблдонской впадиной.
Она тянется к нему, и они целуются – неторопливо, потом страстно, потом нежно, потом снова страстно – просто целуются
– Уже утро? – спрашивает она, когда переулок за единственным окном ее квартиры начинает розоветь.
Да, это время для них священно. И какое это кощунство – наконец расставаться. Какое богохульство – выходить из комнаты, одеваться, садиться в автобус с другими людьми, ехать в университет. После двух дней секса, ласк и разговоров под теплыми шерстяными одеялами автобус кажется святотатственным. Она оглядывается по сторонам, видит всех этих недовольных людей, которые не сияют так, как сияет она, и думает: «Вы делаете что-то не то».
А потом она сидит на психологии и понимает, что уже полчаса не слышит ни слова из того, что говорит преподаватель. Она представляет руки Джека на своей талии, его губы на своей шее. Она бродит по кампусу, витая в облаках, пока вдруг не вспоминает: черт, она же сегодня собиралась пообедать с подругой. С девушкой по имени Агата, студенткой театрального направления, с которой они познакомились на адаптационном курсе. Агата пришла учиться на актрису, а Элизабет смутно мечтала, что когда-нибудь будет писать пьесы; Агата решила, что это идеальное сочетание. «Мы станем лучшими подругами!» – заявила она. Но теперь Элизабет не видела Агату уже несколько недель и совершенно забыла об их уговоре, поэтому со всех ног бежит в кафе, где они планировали встретиться, опаздывает на полчаса и обнаруживает, что Агата сидит в одиночестве за усыпанным крошками сэндвича столом и плачет.
– Прости! – говорит Элизабет, обнимая ее и садясь рядом. – Я что-то совсем выпала из реальности. Пожалуйста, прости меня.
Агата смотрит на нее красными, мокрыми, опухшими глазами, и подбородок у нее дрожит.
– Не-е-ет, – говорит она. – Ты тут ни при че-е-ем.
Ее слова звучат протяжно, как стон волынки.
– Ой, – говорит Элизабет.
Хоть она и знакома с Агатой всего несколько месяцев, но уже поняла, что Агате нужно, чтобы друзья участвовали в ее драмах и полностью в них вовлекались, – такие уж они, артисты, каждой трагедией надо делиться с аудиторией. Элизабет считает, что это трогательно, но ей самой подобное совершенно чуждо; она никогда не была настолько несдержанна в своих эмоциях и уж точно никогда не выставляла их напоказ.
Элизабет вглядывается в измученное, заплаканное лицо Агаты и спрашивает:
– Бабушка или дедушка?
Агата отрицательно качает головой.
– Парень?
И снова нет.
– А, – говорит Элизабет. – Кастинг.
Агата обмякает в кресле и бормочет: «Боже, я ничтожество», а потом роняет голову на руки, как люди, которые засыпают в библиотеке.
– Ты не ничтожество.
– Именно оно, – говорит она приглушенным голосом. – Я просто полное ничтожество.
– В следующий раз получится.
– Ты это в прошлый раз говорила.
– Рано или поздно я окажусь права. Вот увидишь.
– В старших классах я была Эмили в «Нашем городке», – говорит она. – Была Марией в «Вестсайдской истории». Была Антигоной в «Антигоне»! Да что не так-то, а?
Элизабет улыбается и легонько гладит подругу по руке. Что ей больше всего нравится в Агате – так это ее абсолютная открытость, отсутствие тайных умыслов или корыстных мотивов. Она родом из маленького городка в центральном Иллинойсе, носит простые футболки и грубые «мартинсы» и искренне считает клетчатые шорты-боксеры приемлемым нарядом для выхода на улицу. Вместо юбок она повязывает вокруг талии большие свитеры или фланелевые рубашки. Прическа у нее в стиле «волосы не лезут в лицо и ладно». Она носит объемные свитеры и старые джинсы, которые не считаются модными даже в ее родном городке, в месте, которое – кроме шуток – называется Нормал.
– Послушай, – говорит Элизабет, – ты прекрасная и замечательная, ты будешь счастлива и добьешься успеха. Я это знаю. Знаю точно. Все у тебя сложится, и, скорее всего, это случится тогда, когда ты будешь меньше всего этого ожидать. Ты будешь заниматься своими делами, и вдруг бац – кто-нибудь поймет, насколько ты на самом деле офигенная. Тебя разглядят. Ты просто должна быть готова. Открыта. Ты должна ценить тот момент, в котором живешь сейчас. Посмотри, какой день! Посмотри, какое солнце! Разве это не потрясающе?