Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

Шульман Нелли

Степан пил мало, и редко что крепче пива, но сейчас перед ним стояла бутылка с прозрачной жидкостью.

— Тебе не предлагаю, — бросил он младшему. — Мал ты еще.

Петя слушал Степана, а потом непослушными губами спросил: «И вот ты сам, этими руками?»

— Сам, да. — Степан посмотрел на серебряный бокал, и с размаха запустил его в стену.

— Она меня от испанского ядра закрыла,

а я ее своей рукой… Она мне жизнь спасла, она меня ждала все эти годы, эх… — Воронцов-старший посмотрел на пустую бутылку. — Принеси там, у герра Мартина, в сундуке.

Степан налил себе еще и, после долгого молчания, вздохнул: «Не уберег, не сумел уберечь. И кто я после этого?»

Петя поднял голову — с привала, донесся крик.

Он быстро взбежал вверх, дружинники как раз поднимали луки. В полусотне саженей по каменистому склону взбирался человек. Петя присмотрелся и похолодел — смуглое, с миндалевидными глазами лицо, волосы, заплетенные в косу. Стрелы посыпались на склон, а остяк все продолжал взбираться — еще немного, и он скроется в нагромождении камней.

— Он нам живым нужен, — тихо предупредил Ермак.

Петя аккуратно прицелился, вспомнив наставления английских лучников, стрела описала красивую дугу и вонзилась беглецу в ногу, как раз под колено.

— Ну, сотник… — только покачал головой атаман. — Белку в глаз, небось, бьешь.

— Бывало и белку, — пожал плечами Петя.

Пленник, закусив губу от боли, смотрел, как ему перевязывают ногу.

— По-нашему, он, конечно, не умеет, — хмуро сказал Ермак.

— Зачем пришли? — Остяк говорил медленно, коверкая слова. — Стрела зачем?

Ермак наклонился над ним: «Стойбище твое где?»

Остяк закрыл глаза и отвернулся. Атаман зло пнул его в раненую ногу, но ответа не добился.

— Не скажет он, — вздохнул Петр.

Ермак решительно направился к костру.

— Сними тряпку, — приказал он Пете, вернувшись. Лезвие кинжала отливало красным.

— Сам снимай, — Воронцов выпрямился. — Я раненого пытать не буду.

— Сотник, — прорычал Ермак. — Ты говори, да не заговаривайся.

— Помнишь, атаман, я тебе в Соли Вычегодской говорил, что многие хотели мой язык укоротить, да не вышло у них? — Петя посмотрел прямо в глаза Ермаку. — И у тебя не выйдет. Честь свою ронять никому не позволю. Коли хочешь себя унизить, я тебе не помощник.

Ермак в бессильной ярости воткнул кинжал в землю.

— По коням! — Вскочив в седло, он обернулся к Пете. — Ежели ты такой добрый, вот и тащи на своем седле.

К вечеру похолодало. Узкая тропа взбиралась вверх, камни вылетали из-под копыт. Дул резкий северный ветер и невозможно было представить, что на равнине распускаются листья на деревьях и поют птицы. Здесь только иногда по скалам пробегал легкий соболь, да в вышине за тучами перекликались беркуты.

— Все ж на реке веселее, — Ермак поежился. — Хоть и на веслах придется идти, а все равно и быстро, и можно под ноги не смотреть. А тут чуть зазеваешься и — в пропасть.

На

перевале было совсем зябко, весной и не пахло. По правую руку возвышалась уходящая в темные облака гора.

— Смотри-ка, что это? — указал Ермак Пете.

На кромке скалы стоял большой берестяной котел.

— Духам, — неожиданно отозвался пленник. — Подарки.

Один из дружинников, услышав это, спешился, и, подойдя к котлу, перевернул его.

— Нет! — закричал остяк неожиданно сильным голосом. — Духи смерть!

Ермак ухмыльнулся.

— Не верим мы вашим духам, мы православные христиане, а не инородцы какие.

— Изумруд! — вдруг заполошно крикнул один из дружинников. Все недоуменно переглянулись. По склону скатывалась всякая дребедень — черепки, ломаные стрелы, камни. — Смотрите, изумруд!

— Не сметь! — проорал Ермак, приподнимаясь в стременах. — Стоять на месте!

Однако было поздно, парень уже несся по обрыву вслед за камнем. Дружина спешилась, и самые смелые заглянули вниз. Остроглазый дружинник уж было нагнал изумруд, как вдруг оступился, рухнул как подкошенный. Послышался короткий, исполненный боли вопль.

Изумруд докатился до крохотного ручья, там и канул.

— Он еще жив, — тихо сказал Петя, глядя на то, как дергаются переломанные ноги дружинника, и расплывается кровавое пятно под его головой. — Я спущусь.

— Не вздумай. — В голосе атамана прозвучали непререкаемые нотки. — У нас не так много людей, чтобы ими разбрасываться. Ночью холодно будет… — он не договорил.

— Духи смерть, — торжествующе оскалился остяк. Ермак, развернувшись, ударил его кулаком прямо в этот оскал.

Стоны умирающего утихли только к полуночи.

— Даже не похоронить его, как должно, — Петя сокрушенно отхлебнул из фляжки.

— Как вернемся, помянем по-христиански. — Ермак перекрестился. — Упокой, Господи, душу раба Твоего Иоанна.

— Аминь. — Петя натянул на себя попону, ночь была почти морозной. Даже звезды здесь блестели совсем не так, как на равнине, они казались острыми и колючими, как и камни вокруг, как и вся земля.

— Неприветливо тут, — вторя его мыслям, будто прочитал их, сказал Ермак. — Ты сам откуда?

— Ярославский я.

— А я с Северной Двины, Борецкой волости. Прадеды мои с Новгорода на север пришли. — Атаман помолчал. — Коль ты волжанин, поймешь меня, у нас тоже, и леса, и снега, однако ж все свое. А тут чужое.

— А зачем нам чужое? — Петя зевнул. — Мало, что ли до Большого Камня места?

Ермак расхохотался.

— Ты как дитя мыслишь, ей бо, но не вечно ж в колыбели лежать, когда-то на ноги пора вставать. Встает и идет. Тако же и мы, пошли и не остановить нас теперь. И тоже, — он вздохнул, — как дитя падает, и нос себе в кровь разбивает, так и мы, еще не все умеем. Но никоя сила на месте сидеть не заставит, это, сотник, я тебе говорю. — Атаман кивнул на спящую дружину. — Да вон хотя бы они, думаешь, хоть один из них теперь, как воздуха сибирского глотнул, дома на печь ляжет? Ты ж Волгой дышал, знаешь, каково это.