Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
Он съездил к государю, и после праздника отправился в Ливонию. «Пока не убьют, — сказал он ей на прощание.
— Матвей, — начала, было, Марфа, но брат прервал ее: «Духовную я написал, по ней все тебе и твоим детям отходит, — Федосье и будущим».
— Да может еще…, - она посмотрела в карие, наполненные болью глаза Матвея и вдруг прижала его к себе: «Воюй с честью, Матвей Вельяминов».
— Постараюсь вспомнить, что это такое, — горько ответил ей брат тогда.
— А правда, что герцогу тридцать лет? — широко раскрыла глаза Маша. «Он же старый
— Ну, — Марфа привлекла к себе девочку, — «это тебе сейчас так кажется. Пошли, полдничать будем, а потом — заниматься».
Иван Васильевич тогда сказал ей: «Сколь бы мы Ливонию не воевали, однако для Европы будет лучше, ежели там кто ихний сидеть будет.
Магнус — он сын короля датского, однако же, и нам покорен, а что Машка ему женой станет, так оно и лучше — все ж правнучка Ивана Великого, сыновья ее завсегда с нами останутся».
— Так что же, государь, прямо сейчас венчать ее? — спросила Марфа. «Ребенок же еще».
— Да нет, конечно, — улыбнулся Иван. «Как в возраст войдет, так и повенчаем, а ты, боярыня, пока присмотри за ней — ну там, языкам обучи немного, обхождению хорошему, — тебя ж матушка покойница тоже так воспитывала».
— Да, — медленно сказала Марфа и опустила голову перед ним, — низко, чтобы не видеть смеющихся, хищных глаз.
Когда они с княжной вошли в трапезную, Феодосия уже сидела за столом. Девочка слезла с лавки и поклонилась — сначала матери, а потом — Маше Старицкой.
— Матушка, — спросила Феодосия, которой недавно исполнилось три года, — Маше со мной потом поиграть можно?
— Можно, — улыбнулась Марфа. «А ты прочитала, что я тебе велела?».
Федосья потянула к себе лежавшее на столе Евангелие и медленно, по слогам, прочла начало Евангелия от Иоанна:
В начале бе слово, и слово бе к богу, и бог бе слово. Сей бе искони к богу: вся тем быша, и без него ничтоже бысть, еже бысть. В том живот бе, и живот бе свет человеком: и свет во тме светится, и тма его не объят. Бысть человек послан от бога, имя ему Иоанн.
— Государя тоже так зовут, — сказал ребенок тихо, распахнув мерцающие зеленые глаза. — А что, свет тьмы сильнее, матушка?
— Сильнее, Феодосия, — медленно ответила ей мать и перекрестилась.
Иван Васильевич хотел послать подарки невесте еще до Великого Поста, но Марфа отговорилась — кладовые в обеих городских усадьбах, — и на Воздвиженке, и в старой воронцовской, на Рождественке, были и так доверху забиты, еще поклажа туда бы попросту не влезла.
— Ну, тогда здесь смотри, Марфа Федоровна, — усмехнулся царь, вводя ее в большую кремлевскую палату. И на Москве, и в Александровой слободе строили сейчас для будущей царицы отдельные дворцы — в московском тереме была своя церковь и даже висячий сад.
Иван, открывая сундуки, показывал ей драгоценные ткани, меха, ожерелья, перстни и кольца — без числа.
— Государь, — вдруг спросила Марфа, когда глаза ее уже болели от блеска золота, — а с Федосьей-то моей что будет? При мне ее оставишь, али
Иван Васильевич усмехнулся, поглаживая холеную, рыжеватую, с пробивающейся сединой бороду. «Да нет, боярыня, дитя у матери я забирать не стану. Опять же, дочь твоя, как в возраст войдет, пригодится мне — сама знаешь, зачем».
Марфа тогда ничего не сказала царю, а только низко поклонилась, но, вернувшись, домой, на Воздвиженку, она зашла в палаты дочери, и легла рядом со спящей Феодосией — от ребенка сладко пахло молоком, и Вельяминова, заставив себя не плакать, погладила дитя по шелковистым косам.
Каждый раз, глядя на смуглую дочь — она была высокой для своего возраста, с чудными миндалевидными глазами, — Марфа где-то там, в совсем далекой глубине души, жалела, что не понесла от мужа.
— Вот так и получается, — горько думала она, глядя сейчас на тихо играющих в углу девочек, — спасли мои батюшка с матушкой Петю, а семя их, как грозился государь, все равно истребилось». Она покрутила на пальце царский дар — огромный изумруд, обрамленный алмазами, и сказала: «Пойдем, Маша, заниматься».
Иван Васильевич посмотрел на бескрайнее московское небо и обернулся к гонцу из Серпухова.
— Так что, говоришь, перебежчики обещают, будто этой весной хан крымский рать соберет? И сколько ж у него под знамена встанет?
— Не токмо татары у него, государь, — поклонился гонец, — но и черкесы с ногайцами. Тысячи тысяч, ежели не больше. Как степь просохнет, так и двинутся они на север.
— Не больше, — протянул царь, и вдруг стукнул кулаком по столу. «Вот же тварь поганая, — два года назад мы его от Астрахани пинком под зад отбросили, пушек у него не было, и флот ему евойный не помог, так я смотрю, он уроки-то мало помнит».
— Надо бы за князем Воротынским спосылать, — сказал кто-то из ближних бояр. «Ливония — это дело долгое, а ежели и вправду хан войско ведет, так лучше чтобы Михайло Иванович тут был».
— Ну, так и спосылайте! — взорвался царь. «Для чего вы тут сидите, бородами трясете, один я, что ли за страну должен радеть! Дармоеды, мало я вас казнил, как посмотрю!».
Он одним ударом ноги высадил низкую, золоченую дверь и вышел из палат.
— Никого не пускать ко мне, — сказал Иван рындам, что стояли у его опочивальни.
Он опустился на огромную, холодную кровать, и до боли сжал кулаки. Если бы этот поганец, что сбежал от него в Ливонию, был бы сейчас рядом, он бы забил его плетью — или измучил бы поцелуями. «Или и то, и другое», — мрачно подумал царь, и потянул к себе перо с бумагой.
— Так вот и получается, Марфа Федоровна, — вздохнул государь, — что венчание наше-то отложить придется, а то, что ж хорошего во время войны жениться.
Ну, ничего, за лето, с Божьей помощью, татар на колени поставим, и опосля Успения уж и свадьбу сыграем. Князя Воротынского я на подмогу сюда вызвал, тако же и брата твоего, пишут мне, что воюет он достойно, — улыбнулся Иван.