Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
— Дамасская сталь, — со знанием дела кивнул мальчик. — Металл из Индии возят, а сами клинки уже в Персии куют, дорогие они, европейские дешевле.
— Батюшка меня научил им владеть, — похвасталась Марфа. — И обещал еще, как я вырасту, сделать мне меч короткий, как раз по руке. А у тебя меч будет, Петруша?
— А зачем мне? Мой меч он вот тут, — Петя постучал себя пальцем по лбу. — Ежели у меня будет много золота, так я смогу сколько захочу охраны нанять, так что и меч брать в руки не придется.
— А ну как охрану перебьют? — подначила его
— Но только если ты потом задачу решишь, идет?
Марфа закатила глаза.
— Вот дались тебе эти задачи! Тоска зеленая и скучища!
— А кто вчера засел с ними в лужу? — фыркнул мальчик. — Ежели взято в долг под десять процентов годовых сто золотых и долговая расписка на три года выдана, сколько долга платить придется? И сидела же, и пыхтела, ровно дитя малое.
Марфа поджала губы и потянула Петю за руку.
— Давай, давай, зубы мне не заговаривай!
— Дочка, домой — заглянула в дверь Феодосия.
— Мамочка, еще немножко, мы только играть начали!
— Что ж вы до этого времени делали?
— Задачи решали, — невинно округлила глаза Марфа. Петя прыснул в кулак.
— Ну, играйте с Богом.
На колокольне церкви святого Олафа били к вечерне. Звезды висели совсем близко, кажется, руку протяни и достанешь их.
Ему снился огонь. На юге вставало зарево, заполошно блеяли овцы, стучали по каменистой горной тропе конские копыта. Не осталось ни неба, ни земли, только пылающий ад горящей галеры. Оттоманский флот осаждал Мальту, рабы в трюме — и он среди них — в ужасе смотрели, как подбирается к ним обжигающая, гудящая стена пламени. Или это было солнце?
Ослабевших бросали на краю пустынной дороги, и стервятники, кружившие над головой все дни, что их вели от моря в глубь песков, победно клекотали, опускаясь рядом. Белые кости, белый песок, раскаленный добела солнечный диск. Свист хлыста, стоны, завывание ветра, стук копыт по камням. Зарево, опять зарево — или это только закат?
Маккей открыл глаза и несколько мгновений лежал, тяжело дыша. Вокруг было тихо, только поскрипывал чуть качающийся на волне корабль. Он оделся и вышел на палубу.
Галеры шли под покровом ночи, на парусах. Дул резкий северный ветер. Рабы сгрудились в трюме, пахло немытыми телами, потом и страхом. Позади стояло зарево сожженных деревень, ветер с суши нес в море пепел, с палубы доносились крики — там насиловали тех, кто не прошел отбор для гаремов. Юных и красивых не трогали, их держали отдельно.
Он попытался вспомнить, когда видел жену в последний раз. Да, тогда, когда их выводили, скованных, в порту Махдия, в Тунисе. Женщин, закутанных в покрывала, увезли почти сразу же, но Джеймс успел мельком увидеть Маргарет.
Она брала за руки их только научившегося ходить сына и смеялась, помогая его еще неуверенным шажкам. Александр смеялся и смешно
«Какой ты у нас большой», — говорил он, подбрасывая ребенка, как две капли воды похожего на мать.
Он до боли вцепился пальцами в борт. Пять лет, с тех пор как он обрел свободу, он не знал ничего, кроме мести. Мести и поисков. И сейчас, когда и то, и другое позади, он смотрел на плоский, северный берег и не знал, что делать дальше.
Корабельный колокол мерно отбил время. Маккей достал из кармана письмо и в тысячный раз перечитал торопливые строки.
В подземной тюрьме ему часто снился дом. Серый скалистый берег, белые стены, изумрудная сочная трава. Он переступал порог, и Маргарет, нет, не Маргарет, но так похожая на нее женщина встречала его, протягивая к нему руки. В очаге горел огонь, дети смеялись, он обнимал ее, гладил большой живот, где ворочался еще один их ребенок.
Он не задохнулся в удушающей жаре трюма, не погиб на пылавшей галере, его не забили кнутом, он не утонул зимой в бушующем море у берегов Сицилии, когда бежал из плена в третий и последний раз.
Маккей иногда жалел, что все не закончилось на горячем песке пустыни или в зимнем шторме. Он разорвал бумагу на мелкие клочки и долго смотрел, как суетливо кружатся они в воздухе. Наконец темная вода поглотила их — будто и не было ничего.
— И что мне теперь делать? — спросил, не поднимая головы, Степан.
Они сидели на берегу моря. Феодосия взяла племянника за руку, тихонько сжала ее.
— Я все время думаю, как бы батюшка поступил? Грех ведь это.
— В любви какой грех, Степа? Любовь нам Господь посылает, она есть великий дар, тебе благодарить Бога за нее надо. Тем более что, — Феодосия кивнула на письмо Изабеллы, которое только что ей перевел Воронцов, — ты не один любишь, а и тебя любят.
— Не думал я, что она напишет, сказал ведь, что не вернусь.
— Дак слова — одно, а сердце всегда надеется. Поезжай к ней, Степа.
Лицо юноши озарилось радостью, но она тут же угасла.
— Не смогу я забрать ее. Мне в море надо уходить, далеко, надолго, да и кто нас повенчает, муж ведь у нее.
— Она и невенчаной за тобой пойдет. Для любящего сердца все эти обряды — пустое.
Воронцов удивленно покосился на тетку. Феодосия смотрела не на него, а на рейд, где стояли корабли.
— Нельзя так, — твердо возразил он. — Нельзя. Я могу погибнуть, кто о ней тогда позаботится? Не могу я ее на такую судьбу обрекать.
— Вот и объясни ей это, — безмятежно пожала плечами Феодосия. — Вот только… — она вдруг нахмурилась.
— Думал я об этом. — Степан набил трубку и закурил, и Вельяминова вдруг подумала, что не может разглядеть в этом почти уже взрослом мужчине того подростка, которого знала когда-то. — Мне, Федосья Никитична все равно. Пусть бы Белла ко мне и с дюжиной детей пришла, это ж ее дети. А значит, и мои.