Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Шульман Нелли

Изба пряталась в густых лесах, вокруг было удивительно тихо, — только где-то, среди ветвей деревьев ухал филин, да чуть ржали кони.

— Я ее прошлым годом приказал срубить, — Годунов сидел на крыльце со жбаном кваса. «Тут как раз — до Углича пять верст, а ежели не знаешь, где она — так и не найдешь, сам же видел, сюда конный еле проедет, тропинка узкая.

Шуйский устроился рядом и налил себе. «А чего водку не пьем, Борис Федорович? — смешливо спросил князь.

— Вот обделаем все, и выпьем, — хмуро ответил Годунов. «На сговоре

твоем, Василий Иванович».

Мужчина, вскинув голову, посмотрел в прохладное небо и вдруг сказал: «Хорошо у нас в России-то, князь. Вот так посидеть, вечерком, квасу попить — на Москве сего не сделаешь, только тут и удается».

— Как ты, Борис Федорович, на престоле сидеть будешь, так еще лучше будет, — Шуйский потянулся. «Скажи мне, а слышал я, что Старицкая-то Мария, вдова Магнуса герцога — жива она, и вроде даже чадо у нее есть — насчет этого ты озаботиться не хочешь, а? Ну так, чтобы никого уж, не осталось, чтобы начать заново, так сказать?».

Годунов помрачнел и выругался. «Иван Васильевич так этих двоих упрятал, что даже патриарх Иов не знает, где они. Мы с ним все бумаги переворошили — ни следа не осталось.

Чадо там девка, все легче, однако в коем монастыре этих двоих искать — сие одному Господу сейчас ведомо»

— Да, все же праправнучка Ивана Великого девка сия получается, — Шуйский помедлил и вдруг спросил: «Думаешь, согласится боярыня-то мне дочь отдать?».

— А что ей останется, — рассмеялся Годунов. «На плаху лечь и всех детей за собой туда потащить? А так — ее пострижем, сына — тако же, а девок — пусть пару лет при матери в монастыре побудут, а потом заберу и замуж выдам, за людей нужных. И даже, Василий Иванович, языки никому урезать не буду, я добрый, не то, что государь покойный».

— Так болтать будет Марфа Федоровна-то, — нахмурился Шуйский. «Она баба ума острого, ровно как батюшка ее, да и брат ее покойный тоже далеко не дурак был».

— В одиночной келье много с кем не поболтаешь, — отмахнулся Борис Федорович.

— А что там за девка, ну, та кою ты мне в жены прочишь? — поинтересовался Шуйский.

— Красивая она, тихая, глаз не подымет. И хозяйственная, у них там на сей Лизавете вся поварня держится. Да и вотчины тебе ихние пригодятся, богаче Марфы Федоровны мало кого найдешь-то, — Годунов вгляделся в тропинку. «А, вот и Михаил Никитович, смотри, запыхался, бедный. Хорошее у него кормление вышло, как я посмотрю, на Москве он стройней был».

Стрелец оглядел с ног до головы невидного, грязного мужичка, в заплатанном армяке и презрительно сказал: «А сие, на чепи, что у тебя?».

— Да блаженный он, безъязыкий, — зачастил мужик. «Василием в святом крещении кличут».

Второй нищий — с закатившимися, косящими глазами, что-то промычал.

— А ты зачем его на чепи водишь? — начальник караула подозрительно посмотрел на блаженного.

— Так, ваша милость, — пробурчал мужик, — он тихий, на людей не бросается, но убежать может. А без него подают-то меньше,

люди у нас к убогим жалостливые».

Стрелец покачал головой: «У нас и своих нищих хватает, еще, не приведи Господь царевич сие, — он показал на мужика, — высокого, мощного, — увидит, так испугается еще. Бредите далее, честные иноки, страна большая у нас, а в Угличе вам делать нечего».

— Закрывайте ворота, вон — к вечерне уже звонят, — велел начальник караула, и, повернувшись, исчез внутри городских стен.

— Merde! — одними губами сказал Виллем.

— Ничего, — так же тихо отозвался Вельяминов, — придумаем что-нибудь. Пошли, в лесу поспим, ночи сейчас теплые.

Нищие побрели по дороге прочь от города, а стрелец, глядя им вслед, вдруг подумал: «Как же — на людей не бросается! У сего юродивого кулаки — размером с голову мою, он и чепь эту порвет в одно мгновение, ежели ему в голову что взбредет. Нет, правильно, что их не пустили».

Он почесался, — комары к вечеру кусали зло, несмотря на ветерок с Волги, — и, наложив массивный засов на ворота, сказал сам себе: «Еще и дьяка этого ждать, сказал — до полуночи вернется. А так бы и спать бы уже отправился».

— Ну вот, — Годунов потер нос, — значит, решено все. Послезавтра вы там все обделайте, и сразу же пусть гонец к нам едет. Ну, из своих, конечно, Волоховых, али Качаловых возьми».

Битяговский поклонился и вдруг, неуверенно, спросил: «А с государыней-то что будет, с Марьей Федоровной?»

— Пострижем, что, — удивленно отозвался Годунов, намазывая мед на ломоть свежего хлеба, что привез дьяк. «Ее, и Марфу Федоровну, а что с ними делать еще-то? Они царевича от смерти не уберегли, не уследили — за такое по голове не гладят. Я бы эту Марфу и казнил, конечно, но раз ты, Михаил Никитович говоришь, что сие невозможно…

— Да не поверит никто, что она своего сына заместо царевича на престол посадить хотела, — раздраженно отозвался Битяговский. «Весь Углич сего Петеньку знает — он царевича меньше, и глаза у него синие — не подменить мальчиков-то».

— Ну, люди верят тому, чему хотят верить, — чуть усмехнулся Годунов. «Вона, на то здесь и Василий Иванович сидит — чтобы всем потом сказать, что преставился Дмитрий Иоаннович от несчастного случая. Горестно сие, однако же, случается».

— Так насчет Марьи Федоровны, — помялся Битяговский.

— А, значит, выгорело у тебя, — рассмеялся Годунов и повернулся к Шуйскому. «Я, как Михаила Никитовича в Углич отправлял, обещал ему там жизнь нескучную — так и получилось, видишь».

Дьяк покраснел и отвел глаза от Годунова.

— Невместно сие, — резко ответил Шуйский. «Где оно видно, чтобы вдовствующая государыня замуж выходила, да еще и опосля смерти наследника? Нет, в монастырь, в монастырь».

Борис Федорович погладил ухоженную, с чуть заметной проседью, надушенную бороду. «Ты, Михаил Никитович, сначала обделай все, а после — поговорим. Может, и удастся сие».