Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Шульман Нелли

— Дай ей волю, она меня в колыбель уложит, и до помазания на царство оттуда не выпустит, — раздраженно пробормотал Митенька.

— Такой же, — сказал Петя, возвращая царевичу его гвоздь. «Давай, посчитаемся».

Шишел-вышел, вон пошел, На боярский двор зашел, Там бояре шапки шьют, На окошко их кладут.

Раз, два, три, — Полетели комары! — Митенька уткнул палец в приятеля, и улыбнулся: «Я первый!»

Гвоздь полетел в засохшую грязь, и Петя, кинув свой, озабоченно сказал: «Погоди, вроде твой острее».

Митенька

выдернул оба и ответил: «И верно. Пойди, поменяй, я тебя тут подожду».

Прежде чем забежать в прохладную полутьму палат, мальчик обернулся — Митенька сидел посреди залитого солнцем, пустого двора, почесывая серого котенка.

Волохова вышивала, склонившись над пяльцами. «Тихо-то как, — вдруг поежился Петя. «Ну да, все на обеде именинном, у протоиерея, если б Василиса за нами присмотреть не вызвалась, мы бы тоже бы сейчас там со скуки помирали. Ну, ничего, пряников мы утащили, на реке съедим, как поиграем».

Мальчик еще раз бросил взгляд на двор и побежал вверх, по деревянной, укрытой персидским ковром, лестнице.

— Вы вот что, государыня, — распорядилась Марфа, когда они уже выходили из протоиерейских палат, — вы идите, посмотрите, мальчишки там, на двор играть убежали, так на реку их не пускайте, им сегодня еще заниматься надо.

Марья Федоровна улыбнулась и быстрым шагом пошла вперед. Битяговский, утирая с лица пот, засеменил к своим палатам.

«Господи, — про себя вздохнула Марфа, — вот так и получается. Ну конечно, девка-то молодая была, двадцати двух лет, он ей в уши напел, что, мол, ежели ноги для него не раздвинет, то Митеньку и не защитит никто. И ведь не сказала мне, дурочка, пришла, как уж на третьем месяце была. А потом и понеслось. А теперь уже что — привыкла она, какой-никакой, а все же мужик».

— А нам на реку можно? — подергала ее за рукав Параша.

— Тако же нельзя, — сухо ответила Марфа. «Я вам упражнения написала, сейчас засядете».

Марья оглянулась вокруг и, усмехнувшись, проговорила: «La grammaire francaise est horrible!»

Девчонки рассмеялись, и Марфа тоже не выдержала — улыбнулась.

— Вроде кричит кто, матушка, — нахмурилась Лиза. Вельяминова прислушалась, и, мгновенно побледнев, тихо сказала: «Марш в горницы, засов на дверь наложите, и никому, кроме меня не открывайте. Марья, кинжал твой где?».

— Матушка, — покраснела девочка.

— Дай сюда, — потребовала Марфа. «Быстро!».

Марья наклонилась и быстрым, кошачьим движением достала из-под сарафана клинок.

— Петеньку найдите и сидите все вместе, — велела Марфа. «Ну, что встали-то, бегите!»

Она проводила девчонок глазами и, перекрестившись, пошла на кремлевский двор.

— Убили! — несся над городом, отчаянный, высокий женский голос. «Убили сыночка моего! В колокол звоните, народ созывайте, убили царевича Димитрия!»

Марфа бросила один взгляд на рыдающую в пыли государыню и подошла к телу — ребенок лежал, вытянувшись, из горла его торчал

большой плотницкий гвоздь, а ладошки — выставленные вперед, — были изрезаны кинжалом. «Грязь-то под ногтями, — вдруг подумала Марфа, — в мыльне не отскребли».

Волохова жалась к стене кремля, под ее ногами в пыли валялись брошенные пяльцы. На вышивании был виден след чьего-то сапога.

— Он сам, сам, — забормотала мамка, — Христом Богом клянусь, Марфа Федоровна, черная немочь на него напала.

«Хоша бы в набат не били, — холодно подумала Марфа, — если народ сюда придет, так не остановишь уже его».

Она с размаха, хлестко ударила Волохову по щеке, — та завыла, — и тихо сказала: «А ну не лги мне, сучка. Где они?».

Мамка замотала головой и, рыдая, опустилась на колени. «Вотчины обещали, Марфа Федоровна…».

Марфа ударила ее еще раз — из разбитого носа мамки закапала кровь. «Ну!» — повторила боярыня.

— Матушка, — раздался сзади тихий, еле слышный детский голос. «Я все видел, матушка. Я за гвоздиком ходил, у Митеньки был острее, — лазоревые, большие глаза взглянули на нее, и Марфа, даже не думая, обняла сына, — крепко, — а как в дверь выглянул, так и видел все, матушка».

Марфа забрала у сына гвоздь и прошептала: «Беги в горницы мои, и спрячься там. Ничего не бойся, понял!».

— Вон они, — вдруг, громко, сказал Петенька, показывая на мужчин, что бежали вниз, к реке.

«Волохов и Качалов, стольники, вон они, вы же их знаете, матушка!»

— А ну уходи отсюда, — велела Марфа сыну и, проследив за тем, как он шмыгнул в палаты, обернулась.

Государыня стояла посреди двора с трупом царевича на руках.

— В набат бейте! — крикнула она горестно.

Колокол загудел, — протяжно, призывно, и от Волги раздался чей-то крик — боли и страха.

— Хорошо, — хищно улыбнулась Марья Федоровна, и, держа тело ребенка, широким шагом пошла в центр двора.

Народ стекался на площадь. Через ворота повалила разгоряченная толпа, и Марфа увидела, как впереди, толкая, ведут Волохова и Качалова.

Марья Федоровна, придерживая рукой труп, наклонилась, и подняла камень.

— Око за око, — сказала государыня, и, подойдя к Волохову, что опустился перед ней на колени, занесла руку.

Марфа поднялась на крыльцо палат, и, сцепив тонкие пальцы, прошептала: «У меня отмщение и воздаяние». Набат все гудел.

Когда от стольников остались куски тел, и толпа все еще возбужденно шумела, Марья Федоровна, оскальзываясь в лужах крови, поднялась на крыльцо. Марфа опустила голову, и увидела, что атласные туфли государыни промокли. К подошве прилипло что-то скользкое, синеватое, и женщина, поморщившись, повозила ногой по ступеньке.

Рана в горле ребенка уже стала чернеть. «Жарко, — подумала Марфа, услышав жужжание мухи. Марья Федоровна отмахнулась, и Вельяминова, посмотрев в ее остановившиеся, мертвые глаза, ничего не сказала.