Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
На улице уже никого не было, — в городе сели за трапезу. Она услышала далекий, гулкий звук колокола — на старом костеле звонили к вечерне, и, отмахиваясь от комаров, поспешила по тропинке, что вела за околицу местечка — к темному, уже ночному лесу.
Мирьям разожгла костер и заставила себя встать — боль пронизывала все тело.
Девушка, вспомнила, что говорила ей акушерка, и пробормотала: «Ну, ладно, значит, придется походить». Ребенок, — она чувствовала это, — был уже где-то близко, внизу, прокладывая себе путь, стремясь появиться на свет.
Мирьям вцепилась ногтями в кору и застонала — еле слышно, протяжно. В сосках сильно, остро закололо, и она почувствовала, как кружится голова.
«Господи, зачем, — слезы брызнули на щеки, — ведь это какое-то наваждение было, Господи.
Лежала бы сейчас дома, в своей постели, а не пряталась в лесу, как зверь».
Девушка подняла голову и посмотрела на затянутое тучами небо. Дул сильный, холодный ветер. «Хорошо, что я шаль с собой взяла, — Мирьям оторвалась от дерева и продолжила ходить, кусая губы, не стирая слез с лица. «Хоть дитя не простудится, пока до дома донесу.
А если…, - она внезапно опустилась на колени и зарыдала, — горько, отчаянно. «Господи, ну дай ты мне сил, пожалуйста! Я никогда, никогда больше не согрешу, обещаю тебе».
Девушка встала на четвереньки, и, мотая растрепанными волосами, приказала себе не думать о нем. «Вот так я и стояла, да, — раздался холодный голос в голове, — стояла и просила его, чтобы…, И плакала потом, руки себе кусала, говорила, что люблю его. Так вот и рожай теперь, как волчица, в грязь, в темноте, прячься от глаз людских».
Она завыла, уткнув голову в мягкий, прохладный мох. «Лучше умереть, — подумала Мирьям, и, откинув волосы с испачканного, заплаканного лица, попросила: «Приди за мной, раз уж ты здесь, раз я тебя позвала — приди!»
Было так больно, что она, на мгновение, потеряла сознание — в голове зашумело, глаза помутнели, и Мирьям, с усилием сев на корточки, привалившись спиной к дереву, развела ноги — широко. «Так тоже было, — напомнил тот же, ледяной голос. Она опустила руку вниз и ахнула, несмотря на жестокую, скручивающую тело потугу — ее пальцы почувствовали головку ребенка.
Она открыла рот, беззвучно рыдая, стараясь расслабиться, и ощутила, как дитя пробивает себе дорогу на свет — в слезах и муке. Мирьям боялась взглянуть туда, но все равно пришлось, — она обреченно опустила глаза, и, осторожно снимая с шеи пуповину, увидела, как играют в свете костра влажные волосы — чистым, огненным отливом.
Девушка почувствовала, как рвется ее тело, и не выдержала — застонала. Дитя, будто испугавшись ее крика, подгоняемое сильной потугой, выскользнуло на расстеленную шаль — окровавленное, большое, живое.
Это был мальчик — сильный, здоровый, сразу, громко
Ребенок, звонко плача, разлепил голубые глаза, и девушка, испугавшись, завернув его в шаль, поднесла к груди. «Только бы никто не услышал, — подумала она, оглянувшись.
Мальчик сразу нашел сосок, и она, выгнувшись, все еще сидя на корточках, с шумом вдохнув в себя воздух, велела себе терпеть последнюю боль.
Потом Мирьям одной рукой зарыла послед и взглянула в личико сына. Он все еще висел на соске. «Через три дня молоко придет, — вспомнила девушка. «Если сейчас ему шаль в рот затолкать, он сразу задохнется. А потом пойти туда, к ним, за ограду кладбища, поменять детей. Наша акушерка у них не принимает, боится, она ребенка пани Кристины и не видела никогда. Помою его и скажу, что мертвым родился. И все будет хорошо».
Она опустила глаза и увидела золотистые, длинные реснички. Волосы уже высохли — они были рыжие, как летнее, жаркое солнце. Мальчик зевнул, — широко, — и опять приник к груди.
«Господи, да о чем я только думаю, — Мирьям встряхнула головой, и, поднявшись, забросав костер землей, с трудом дошла до ручья. Между ног сильно саднило, и, удерживая сына, подмываясь, она увидела кровь на пальцах.
«Потом, все потом, — подумала Мирьям, и, взяв мальчика удобнее, быстро, не обращая внимания на мелкий, начавший сеять дождь, пошла по тропинке, что вела из леса в местечко.
Федор спал, устроив голову Лизы у себя на плече, положив ей руку на живот. Он почувствовал под ладонью какое-то движение и улыбнулся сквозь дремоту. В маленькой комнате было слышно только их спокойное дыхание. Было тихо, и Федор, уже, было, опять закрыл глаза, но вдруг насторожился — в раму окна кто-то постучал.
«Господи, — похолодел он, — ведь ей срок уже должен быть. Зачем она здесь?»
Он оглянулся на жену, и, неслышно встав с кровати, вдруг вспомнил ту декабрьскую ночь.
«Уже и конец месяца был, — Федор, одеваясь, замер. «После того, как с ней, там, в синагоге…, Вот тут же, на этой же кровати. Господи, какая она сладкая, Лиза, и чего мне не хватало? Мне же с ней всегда хорошо было, лучше, чем со всеми, кого пробовал уже».
Мирьям стояла под окном, вся промокшая, опустив голову, покачивая кого-то у груди. Он взглянул в заплаканное, грязное лицо женщины и сказал «Уходи».
— Это твой сын, — прошептала она, и, откинула шаль. Дождь закончился и при свете высокой, полной луны, Федор увидел рыжие, как огонь волосы. Ребенок спал, держа во рту сосок.
— Уходи, — повторил он, оглянувшись.
Мирьям встала на колени, во влажную грязь двора, и, умоляюще сказала: «Теодор, но что, же мне делать…, Это твое дитя, Теодор».
— Не смей сюда больше являться, — жестко велел он. «Все кончено».
Она заплакала, — тихо, горестно, сдерживаясь, чтобы не разбудить дитя.