Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
«Красиво», — подумала Сузуми, и, вонзив кинжал себе в шею, — туда, где билась нежная, синяя жилка, ощутила теплый, горячий поток крови. Его голос, — счастливый, громкий, — донесся до Воробышка, и женщина, грустно вспомнив: «А ведь он никогда не кричал мое имя, никогда», — взмахнув руками, упала вниз, в бурлящий круговорот воды.
Альбатрос догнал «Санта — Клару» только на закате. Она шла под полными парусами, и птица, покружившись немного рядом, села на фок-мачту.
Вискайно поднял голову и улыбнулся: «Ну вот, значит, легкий будет переход, — сказал
Девочка, наплакавшись, измученно вздрагивая, свернулась в клубочек на соломе, зажав в кулачке медвежий клык. От него пахло розами, — как от мамочки. Белла спала, часто, тяжело дыша, но вдруг ее ресницы чуть задрожали и девочка пробормотала: «Папа!»
Они стояли рядом — высокий, смуглый, темноволосый мужчина с миндалевидными, как у мамочки, глазами и маленькая, стройная, с прямой спиной, женщина — Белла подумала, что она никогда не видела такой красоты. Женщина встряхнула бронзовыми косами, и сказала, — ласково, нежно, вскинув изумрудные глаза: «Ничего не бойся, милая».
А потом Белла почувствовала запах соли и свежего ветра и увидела его. Отец присел рядом, и, она, коснувшись рукой повязки, что закрывала глаз, обняв него, устроила голову на крепком плече. «Дочь Ворона», — сказал он, улыбаясь. «Как же ты похожа на меня, Белла.
Лети, дочь, и знай — я всегда буду с тобой».
Себастьян поднял засов и холодно сказал: «Дочка, я принес тебе поесть». Он оглядел глазами кладовую и отшатнулся — она бросилась на него из темноты, как звереныш, кусаясь, царапая его руки, мотая растрепанными волосами.
Вискайно невольно оттолкнул ее и Белла, ударившись об пол, даже не заплакав, поднялась, выпрямив спину.
Себастьян вспомнил холодный блеск лазоревого глаза, и подумал: «Господи, да я был слеп, что ли. Одно лицо». На ее шее висел этот проклятый медвежий клык.
Белла вытерла кровь из разбитого носа, и, бросив на него один, презрительный, яростный, взгляд, плюнув ему под ноги, сказала: «Я не твоя дочь. Я дочь Ворона».
Эпилог
Картахена, осень 1600 года
— Вот здесь, — сказал Вискайно вознице, спешиваясь. «Подождите меня, и ни в коем случае не открывайте двери, ну, вы знаете».
Он огляделся — узкие улицы города были полны народом. «Базарный день, да», — пробормотал Вискайно. Над крышами, кружась, перекликались чайки. «Как много их, — подумал Себастьян, и, услышав звук колокола, что доносился от кафедрального собора — перекрестился. «Когда эту дрянь крестили, сюда тоже их целые стаи налетели».
Первый раз она убежала в Акапулько — как только Себастьян поднял засов кладовой и грубо велел: «Выходи», она, покорно склонив грязную, растрепанную голову, — подчинилась. Не успел он опомниться, как мерзавка, проскользнув у него меж пальцев, взбежала по трапу на палубу, и, ни на мгновение не задумавшись, прыгнула с борта в воду.
Она была хитра, и коварна — как и ее отец. Тогда девку выловили, но она, отбиваясь от моряков,
Много раз он хотел просто задушить эту тварь, — но, вспоминая, как пять лет он носил ее на руках, укладывал спать, пел колыбельные, и целовал на ночь, — Себастьян не мог поднять руку. Он попытался сорвать с нее медвежий клык, — девка вцепилась в его палец острыми зубами, рана загноилась, и, боясь потерять кисть, он еще две недели провел в Акапулько, под присмотром хирурга.
Он бил ее — сильно, до крови, — девка поднималась, и как тогда, в трюме, плевала ему под ноги. В джунглях, по дороге в Картахену, она еще раз пыталась сбежать, ночью перетерев веревки, которыми он ее связал. Девку поймал один из солдат, а на привале, сидя у костра, следующим вечером этот самый солдат схватился за ногу, и зашипел — его укусила змея.
Утром, обернувшись на труп, девка сказала, улыбаясь тонкими, красивыми губами: «Так будет и с тобой». Именно тогда он заткнул ей рот тряпками, а, добравшись до наезженной дороги, наняв возок — запер в нем.
Она расковыряла дно и пыталась выпрыгнуть на ходу.
Себастьян постучал молотком в дверь и опустил голову, ожидая. Тяжелые створки распахнулись, и он пошел вслед за монахиней, в тишину и прохладу сада.
Мать-настоятельница ждала его на выложенной грубым камнем террасе.
— Я получила вашу записку, сеньор Себастьян, — мягко сказала она. «Я очень сочувствую вашему горю, поверьте».
Он на мгновение закрыл глаза и вздохнул: «Спасибо, сестра».
— Здесь, в монастыре Святой Терезы, вашей девочке будет хорошо, — она перекрестилась и, внимательно посмотрев на мужчину, подумала: «Надо бы ему намекнуть, что дочери хороших семей не приходят в монастырь с пустыми руками».
«Еще и платить за эту дрянь, — выругался про себя Вискайно, а вслух сказал: «Разумеется, сестра, я внесу пожертвование, и еще — Белла выразила желание стать невестой Иисуса, так, что пусть она примет постриг, ну, когда это у вас положено».
— Конечно, сеньор Себастьян, — с готовностью отозвалась настоятельница. «А где ваша девочка, давайте, я позову сестер, и мы препроводим ее в кельи. У нас есть послушницы ее возраста, у нее будут подруги. Девочки ухаживают за садом, они помогают на кухне…
Себастьян, прервал ее, движением руки. «Видите ли, сестра, — сказал он мягко, — после смерти матери Белла, как бы это сказать, несколько расстроена. Она плачет, говорит какие-то непонятные вещи, вбила себе в голову, что я — ей не отец…, В общем, ей, наверное, какое-то время стоит побыть одной».
Он вдохнул запах осенних, пышных цветов и добавил: «Она все время хочет убежать — верит, что мать жива, и что она ее ждет».
— Бедное, бедное дитя, — вздохнула настоятельница. «Но ничего, сеньор Себастьян, любовь Иисуса и Божьей Матери лечит страдающие сердца. Пойдемте, я сама отведу ее в келью, и попрошу, чтобы за ней ухаживали особенно тщательно».