Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Шульман Нелли

— Но Масато-сан, — она все кусала губы. «Я не могу, не могу без него, почему Господь так решил — всего два года нам вместе дать?».

— Все будет хорошо, — твердо сказал адмирал, и, обернувшись к Джованни, улыбнулся: «Ну, прощайте, святой отец».

Стоя на берегу, он благословил удаляющуюся лодку, и велел, обернувшись к сыну: «Так, у тебя прием на рассвете, сейчас придем к эта, ложись и спи. А мы с отцом Франсуа еще посидим, выберем, что завтра читать будем».

Когда они уже поднимались вверх по спящей торговой улице, Хосе, замедлив

шаг, тихо спросил отца: «А если у тебя не получится? Если даймё не разрешит мне навестить тебя перед казнью?»

— Получится, — так же тихо ответил Джованни. «Помнишь же, что у них говорят: «Человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители — ствол дерева, дети — его ветви. Правильно говорят, кстати. Так что даймё тебе не откажет, не волнуйся».

— Я этого еще никогда не делал, — помолчав, сказал Хосе. «Ну, то есть, наставник в Макао мне показывал. Акико-сан тоже, но, если я ошибусь…»

Джованни вздохнул, и, обняв сына, попросил: «Ты поговори завтра с эта, они ведь всем будут заниматься, не зря в замок, потроха повезли. Охранники и трогать их не будут, понятное дело».

— Папа, — Хосе побледнел, — но это же…

— Потерплю, ничего, — улыбнулся Джованни, — хотя, если у тебя получится, то я ничего и не почувствую. Ну, а если что пойдет не так, — он посмотрел на сына, — не оставляй Мияко-сан.

Может, ей, и помощь твоя понадобится, ну, потом».

— Папа! — потрясенно пробормотал юноша.

— Я сказал: «может», — усмехнулся Джованни, и, взглянув на лавку мясника, велел:

— Все, спать. Приходи потом к Хидеки-сан, послушаешь, как мы красиво послания апостола Павла перевели, даже жалко бросать такое дело на полдороге. Ну, может, и не бросим, — отец потрепал Хосе по голове, и, нагнувшись, шагнул в дощатый сарай на заднем дворе лавки.

Мияко-сан пристроилась в углу, рядом с маленькой, худенькой женщиной, что укачивала двойню, и тихо попросила: «Дайте мне одного, милая, я шестерых родила, не бойтесь, сейчас он у меня быстро заснет. Мальчики же оба?».

Мать кивнула, передавая ребенка: «Откуда вы знаете?»

— У меня тоже мальчики были, — Мияко пристроила дитя удобнее и улыбнулась: «Их сразу видно».

Она взглянула в темные глаза Джованни и вдруг подумала: «Как красиво он читает, так бы и слушала, не отрываясь. И голос, какой — словно самая лучшая музыка».

Джованни увидел ее — она сидела, в самом простом, сереньком кимоно, в руках у нее спал какой-то младенец, и Мияко-сан смотрела поверх голов людей — в сарае было больше полусотни человек, — на него, только на него.

«Где же я ее уже видел? — подумал Джованни. «Да, в Сиене, там же эта Мадонна, работы Сано ди Пьетро — у нее тоже такие глаза, раскосые. Какая она красивая, Мияко, глаз ведь не отвести».

Хосе устроился на пороге и нашел глазами отца. Тот чуть улыбнулся, и продолжил:

«Нет ни раба, ни свободного, но все и во всем Христос. Облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные.

В милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, и долготерпение. Снисходя друг другу, и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства».

«Это я так исправила, — гордо подумала Мияко, — про совокупность совершенства. Так очень красиво, и сразу все понятно. Ведь, правда, зачем все это, если нет любви». Она наклонилась и поцеловала мальчика в теплую, пахнущую молоком щеку.

Уже во дворе, когда люди стали расходиться, отец Франсуа, благословив Джованни, тихо сказал: «Я потом тут останусь, есть те, которые святое крещение принять хотят, сделаю все, и в Нагасаки пойду. Ну, по дороге тоже проповедовать буду, конечно. Я им все, — он кивнул на юг, — расскажу. Если доберусь, конечно».

Джованни улыбнулся, и, подняв лицо, зажмурил глаза — полуденное солнце было совсем теплым, еще летним.

— Доберетесь, — сказал он твердо священнику. «Видите, я же вам говорил, полюбят они вас. И переводы не бросайте, там еще много работы. Ну, храни вас Господь».

— А вы куда, сенсей? — робко спросила Мияко-сан, не смотря на него.

— А я, — он с тоской подумал, что даже не может обнять ее, — вокруг еще стояли люди, — я наверх, — он кивнул головой, — в замок.

Она, было, хотела что-то сказать, но, увидев его лицо, прошептала: «Хорошо, сенсей».

Джованни подошел к Хосе, и, отведя его в сторону, твердо велел: «Туда ее не пускай, хоть что хочешь, сделай, а чтобы она этого не видела, понял? И жди, даймё кого-нибудь пришлет за тобой».

Сын пожал ему руку и ответил: «Хорошо».

Уже оказавшись перед высокими воротами замка, — мост был опущен, — Джованни оглянулся и увидел на сверкающей глади моря, далеко, почти на горизонте, стройный силуэт корабля.

«Ну и славно, — шепнул он, и, громко постучав, сказал в открывшуюся в двери прорезь:

«Меня зовут отец Джованни, и я бы хотел видеть его светлость даймё, Датэ Масамуне».

На террасе было тихо и пустынно.

Джованни принял чашку чая и, ощутив пальцами грубую, шероховатую поверхность, сказал:

«Как забавно. Китайцы предпочитают яркие краски, и фарфор у них гладкий. А эта, — он повертел чашку, — как будто ей уже лет сто. Разумеется, очарование от этого становится только сильнее.

— Я рад, что вы понимаете, — Масамунэ-сан тоже посмотрел на чашку. «Изысканная простота.

Ну, вы же сами читали Сайгё. Хотя китайская поэзия прекрасна, и наши поэты учились именно у них, я тоже предпочитаю скромность.

— Если бы я мог это сделать, я бы просто отрубил вам голову, мне претит, — даймё поморщился, — наслаждение страданиями человека. Тем более, что эта казнь — она ведь придумана для того, чтобы христиане отреклись от своей веры. А вы не отречетесь, — Масамунэ-сан встал, и остановив Джованни движением руки, подошел к выходу в сад.