Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
— Хорошо, — Эстер, сглотнув, потянулась за своим камзолом и стала застегивать его — пальцы внезапно похолодели и отказались слушаться.
— Спасибо тебе, — Ворон потянулся и достал из рундука недопитую бутылку. Он вдруг рассмеялся, — невесело. «В прошлый раз, когда меня кто-то своим телом заслонил, это плохо закончилось, надеюсь, сейчас такого не случится».
— А кто это был? — тихо спросила девушка.
— Неважно, — не смотря на нее, ответил капитан. «Иди, ради Бога, мне на рассвете вахту стоять, а я поспать
— А Мэйхью? — она все еще стояла у двери. «Знает?».
— Никто ничего не знает, и не узнает, — он очинил перо и принялся заполнять корабельный журнал.
Эстер постояла еще немного, глядя на его темные, с чуть заметной проседью, волосы, и вышла.
— Ну как вам спалось в капитанской каюте, мистер Кардозо? — улыбаясь, спросил хирург.
— Прекрасно, — сердито ответила Эстер, меняя повязку моряку с ампутированными пальцами.
Тот, морщась, сказал: «Ну конечно, тут три десятка лет плаваешь, и капитан тебя даже не порог не пускает, а стоит появиться некому мистеру Эдуардо, у которого еще молоко на губах не обсохло…»
Эстер нахмурилась и сказала, осматривая кисть: «Капитан мне дал опиума, вот и все».
— Тут вон четыре пальца потерял, а у вас опиума не допросишься, — проворчал раненый, — а всяким мальчишкам его за красивые глаза раздают, чтобы слезы их не портили.
— А ну тихо! — прикрикнул Мэйхью. «Тут у нас опиум казенный, а у капитана свой, личный, кому он хочет, тому и отпускает. Ты же не жалуешься, что тебя с капитаном за один стол не сажают».
— Да уж видно, кому он хочет-то, — пробормотал моряк в спину хирургу.
Когда Кардозо и Мэйхью вышли, в лазарете повисло молчание, и вдруг кто-то смешливо сказал: «Да не было у них ничего, капитан и баб-то на корабле никогда не трогает, хоть нам и не запрещает. Оставь, Джейсон, тебе какое дело, что капитан на берегу будет делать, он же в постель к тебе не лезет?».
— Да просто не занимался он таким раньше, я его вон сколько знаю, — не успокаивался моряк.
— А этот Эдуардо и вправду хорошенький, как девчонка, — задумчиво сказал кто-то. Раненые расхохотались, переглядываясь между собой.
— Еще один! — закатил глаза Джейсон и повернулся к стене.
Эстер осторожно, робко постучала в дверь капитанской каюты. «Святая Мария» медленно дрейфовала под легким ветром с юго-запада, в тишине глубокой ночи даже шелест парусов казался совсем неслышным.
— Кто там еще? — раздался хмурый голос.
— Я повязку поменять, — тихо ответила Эстер. «Мэйхью спать пошел, просил меня, вас посмотреть».
— Ну, заходи, — иронично ответил Ворон.
Он лежал на кровати, вытянувшись, закинув руки за голову. Эстер опустила засов и, поставив на пол, свечу, сказала: «Давайте я вам помогу снять рубашку, вам же тяжело».
Ворон сел и сказал, глядя прямо на нее: «Помогай».
У нее были ласковые, легкие пальцы, и
Он улыбнулась: «Нет, я же многому научилась уже, там, — девушка махнула рукой на запад и вдруг помрачнела.
— Ничего, — тихо проговорил Ворон. «Все пройдет, донья Эстелла, все забудется».
— Кое-что не забудется, — он вдруг почувствовал прикосновение нежных губ к ране, — летящее, будто и не было его вовсе.
— Вот это не забудется, — она затянула повязку и, взяв его руку, приникла к ней щекой. «И вот это тоже, Ворон», — девушка встала на колени и поцеловала его.
— Нет, — сказал он едва слышно, — не надо, Эстелла.
— Никакая я не Эстелла, — Ворон увидел улыбку на ее губах. «Меня зовут Эстер Судакова, ну, в девичестве, конечно».
— Никита Григорьевич? — потрясенно проговорил Ворон — по-русски.
— Мой приемный отец, — она прикоснулась губами к его пальцам, — к каждому. «Мои родители погибли в Полоцке, когда царь Иван его захватил, отказались креститься. Мне тогда меньше трех было, а спас меня боярин Федор, я только имя его помню. А отец мне про тебя рассказывал, Степан Воронцов. И Марфу Федоровну я помню, мы виделись, как она из Стамбула бежала».
— Иди-ка сюда, — он привлек девушку к себе. «Ну что ж ты мне раньше не сказала, Эстер?»
— Да я и не знала, — удивилась она, — англичанин и англичанин. А потом вон тут тетрадь у тебя увидела, — она кивнула на стол.
— Да, дневник мой, я по-русски его пишу, — Степан вдруг рассмеялся. «Вот, теперь ничего в тайне не сохранишь».
— А что бы ты хотел сохранить в тайне? — черные, длинные ресницы вдруг заколебались.
— Разные вещи, — буркнул он, изо всех сил стараясь не смотреть на нее.
— А ты не храни, — она усмехнулась, и погладила его по щеке: «Вот, видишь, Ворон, я к тебе пришла, и уходить никуда не собираюсь, хоть ты что делай».
— Ты же меня в два раза младше, — медленно сказал мужчина, — Я думал, зачем я тебе такой — мне ведь почти пять десятков лет, и у меня разные дела за спиной, и не только хорошие.
— Показать — зачем? — она вытянулась рядом, положив голову ему на грудь.
— Да я уж и сам понял, — Ворон ласково, осторожно потянул ее к себе — ближе.
Эстер взглянула на него, и шепнула, прикоснувшись губами к его уху: «Все, что ты хочешь, Ворон».
— Я хочу все и сейчас, — проговорил он сквозь зубы, сдерживаясь, медленно снимая с нее рубашку.
Он оторвал губы от вишневого, сладкого соска, и рассмеялся: «А ведь я еще ничего и не делал, звезда моя, это так, баловство».
— А рука твоя где? — тяжело дыша, ответила Эстер.
— О, — Ворон поднял бровь, — да, совсем забыл. Сейчас уберу, прости.
— Не надо, — простонала Эстер.