Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

— Я людей вешал, и ничего, — угрюмо сказал юноша. «Мне тогда двенадцать годов было, Степана младше».

— Ты себя с другими не равняй, — Элияху остановился и прищурился: «Смотри, Марья с базара идет».

Девочка поравнялась с ними, и сразу, молча, протянула Элияху ладошку. Тот забрал у Марьи корзинку и подумал: «Господи, она от меня и не отходит, как нашлись они с Лизаветой Петровной. И кинжал сразу же забрала, — он усмехнулся и Марья, подняв голову, обиженно, сказала: «А ты не смейся, он у меня в кармане,

что к сарафану пришит. Я его теперь нигде не оставляю».

— И очень правильно, — похвалил ее Петя, и подтолкнул Элияху: «Давай мне корзинку».

— Мы со Степой пирогов напечем, — сказала девочка, шагая между ними, держа их за руки, — блинов нажарим, икры вон в кладовой цельная кадушка стоит.

— Степа с матушкой сейчас? — спросил Петя у сестры.

— Ага, — кивнула Марья и они втроем зашли в кремлевские ворота.

Окно земской избы было распахнуто и Федор, прислушавшись, чуть улыбнулся — со двора доносился нежный голос младшего сына.

— Вот так, матушка, — сказал Степа, — вы зерна кидайте, голуби и прилетят. Правильно, видите, как их много?

— Господи, бедное дитя, — подумал Федор. «Как плакал-то он, что, мол, матушка не узнает никого. И я его утешал, и Марья с Илюхой, ну, вроде прошло у него».

Минин взглянул на хмурое лицо мужчины и чуть не выругался вслух: «Голуби! Навязали блаженную на нашу голову, ну что бы ей стоило сдохнуть, по дороге где-нибудь, вона, — здоровые мужики с этой смутой погибают, а она — жива и невредима. Дочка бы ладно, сие не препятствие, а вот юродивая эта…»

— Федор Петрович, — устало сказал князь Пожарский, — хоша к любому иерею пойдите, хоша к патриарху Гермогену, дак он вам скажет — ежели супруг разумом помутился, святая церковь второбрачие разрешает. Лизавету Петровну пострижем — здесь же, в Зачатьевском монастыре, и венчайтесь с Ксенией Борисовной. Ну, хотите, в Лавру съездим, к архимандриту Дионисию, хоша и опасно это, все же, — пусть он вам личное разрешение на венчание выпишет, раз Гермоген в темнице.

Федор все молчал, глядя из окошка на жену, — она сидела на ступенях крыльца, в новом, красивом шелковом сарафане, в синем, расшитом серебряными узорами платочке, и, подставив спокойное лицо осеннему солнцу, — улыбалась. Голуби — белые, серые, — толпились у ее ног — в сафьяновых, маленьких, расшитых бирюзой туфлях.

Степа сидел рядом с мешочком зерна и что-то тихо говорил матери, держа ее за руку.

— Ну какая она мать, какая жена, Федор Петрович? — вздохнул Минин. «Сами же видите — нет в ней разума, и не вернется более…»

Мужчина поднялся, задевая рыжей головой потолок избы, и, коротко взглянув на Минина, сказав: «А сие только Господу Богу решать, Кузьма Семенович, — хлопнул дверью так, что затрещала притолока.

— Кузьма Семенович, — Пожарский повертел пальцами, — вы ведь человек местный, знаете тут, кого надо.

— Знаю, —

согласился Минин, и, зорко взглянув на князя, шепнул, оглянувшись на дверь:

«Однако сие ж грех, Дмитрий Михайлович».

Пожарский погладил русую бороду и улыбнулся: «А мы все так обделаем, Кузьма Семенович, что, окромя нее, — он кивнул на двор, — никого и не тронем. В конце концов, — он вздохнул, — это же все равно, что котенка утопить, — ни разума в ней нет, ничего. Господь нас простит, — Пожарский перекрестился, — не заради себя ведь стараемся, заради народа нашего.

— Я тогда поговорю кое с кем, — Минин откинулся к бревенчатой стене, — люди надежные, свои.

Сии снадобья, конечно, золота стоят, однако, — он поиграл бровями, — на такое я и своей мошны не пожалею, Дмитрий Михайлович.

— Я — тако же, — сказал Пожарский и пожал ему руку.

Федор застегнул на шее жены нитку жемчуга, и, осторожно повернув ее, полюбовавшись, сказал: «Петя, помоги матери в возок сесть, я сейчас».

Старший сын вывел Лизу из светелки, а Федор, похлопав себя по карманам, пробормотал:

«Ну, вроде ничего не забыл».

— Так, — сказал он, выйдя в крестовую горницу, оглядывая детей, — мы скоро вернемся. Без меня тут не баловать, Петька с ополчением, ты, Степан — рисуешь, Илюха — в банях, а Марья — на хозяйстве. Поняли? По городу без дела не болтайтесь.

— Хорошо, батюшка, — робко сказала Марья и, чуть покраснев, спросила: «А куда вы с матушкой едете?»

— По делам, — коротко ответил Федор, выходя на крыльцо, проверяя упряжь невидного возка, запряженного буланым, невысоким коньком. «Все в седле и в седле, — вдруг подумал он, — заодно хоша вспомню, как с возком управляться».

Он заглянул внутрь — Лиза спокойно сидела, глядя впереди себя, сложив руки на коленях.

«Господи, помоги, — подумал мужчина, и, поцеловав детей, перекрестив их — сел на козлы.

Степа проводил глазами удаляющийся возок, и тихо сказал старшему брату: «Сейчас бы и обделать то дело, с Балахной, раз батюшка уехал».

— Нет, — покачал головой Петя, — не могу я так. Я, как на лицо его смотрю, — не могу, Степа. У него и так боли сейчас — через край сердца переливается, незачем к ней еще добавлять.

Пойду, — он положил руку на свою саблю, — с ратниками позанимаюсь.

Степа посмотрел ему вслед, и, повернувшись к Элияху и Марье, велел: «А ну пошли, сейчас я вас вдвоем нарисую, хоша память останется, как ты, Илюха, уедешь».

Марья опустила синие глаза, и, ковыряя носком туфли ступеньку, спросила: «А когда ты в Краков? Скоро?»

Элияху рассмеялся и потрепал ее по густым косам: «Не бойся, раньше, чем у вас тут мир не настанет — твой батюшка меня не отпустит».

Девочка накрутила на тонкий пальчик кончик косы, и, ничего не ответив, — вздохнула.