Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
— Выздоровею, — хохотнул отец и, потрепав Чарльза по голове, велел: «Расставляй шахматы, а то мы с тобой давно не играли. Заодно расскажешь мне — чем ты там сейчас занимаешься, с учителями».
— О рыцаре дон Кихоте читаем, — Чарльз потянулся за шахматной доской черного дерева и слоновой кости. «Это с учителем испанского языка, батюшка».
— Да, — Яков откинулся в кресле, — правильно мы с Экзетером решили — Испания. Инфанта Мария Анна, дочь Филиппа. Шесть лет ей сейчас. Ну, через десять лет и повенчать их можно. Дожить бы, — он усмехнулся и, быстро что-то написав, передал бумагу появившемуся
— И чтобы выполняли беспрекословно, — велел он. «Остальные пусть едят, что хотят, а мне ни мяса, ни рыбы не подавать».
— А что же вы будете есть, батюшка? — удивился Чарли, двигая вперед белую пешку.
— Овощи, — Яков рассмеялся, и, посмотрев на доску, ответив на ход сына, сказал: «Сыграем с тобой испанскую партию, Чарли».
Хосе вышел во двор и сразу увидел адмирала.
— Ты прости, что я тебя так с места сорвал, — хмыкнул Виллем, принимая от слуги лошадей, — но Марта очень волновалась, я и решил — лучше сейчас тебя в усадьбу отвезти.
Хосе пристроил сумку на седле, и, наклонившись, потрепав коня по холке, ответил: «Ну что вы, адмирал, понятно, что мне с пациенткой надо быть. Там хоть и две акушерки опытных, а все равно — иногда бывает так, что без врача не обойтись».
— Но лучше бы так не было, — подумал Хосе, уже, когда она выехали на Уайтхолл и повернули к западу. Он посмотрел на широкую, сверкающую под солнцем реку, и увидел птиц, что парили над ней — десятки чаек, кричащих, мечущихся в голубом, ярком небе.
— Все будет хорошо, — твердо сказал он себе и вдруг подумал: «Но ведь, правда — пока мы не сможем заглянуть внутрь человеческого тела, все наши снадобья и уменья тратятся впустую. Но как? Невозможно, совершенно невозможно. Жаль, что Констанца уехала — она же мне говорила, в Амстердаме, что можно создать очень точные линзы для того, чтобы изучать кровь и другие выделения организма. Но у Беллы все в порядке, дети лежат правильно, не крупные — все обойдется».
— Как король? — прервал молчание Виллем.
— Король, — Хосе улыбнулся, — если прекратит пить и наслаждаться жареной дичью — всех нас переживет. Ну, вы же сами были в Индии, адмирал, видели тамошних стариков — они на девятом десятке выглядят пятидесятилетними. Вот, как вы, например.
Виллем покрутил головой и недовольно ответил: «Все бы хорошо, но вот седею я быстро.
Жена-то моя, сам видел — не меняется, а вот я… — он вздохнул и провел рукой по серебристым кудрям, падавшим на воротник камзола.
— Ну, — Хосе отпустил поводья и развел руками, — тут, адмирал, кроме краски, ничего не придумали. Грецкий орех…
— Это пусть Бэкингем красится, — сочно заметил Виллем, оглядываясь на королевский дворец.
«Все остальное, — он подмигнул Хосе, — у меня в полном порядке, так что грех жаловаться».
Хосе приподнялся в стременах и посмотрел на всадника, что во весь опор мчался по Лондонскому мосту. Красивый, белый андалузский жеребец повернул к Уайтхоллу — клубы пыли из-под копыт взлетели вверх, — и пропал из виду.
— Лошадь хороша у него, — заметил Виллем и подогнал Хосе: «Поехали, я все-таки хочу к ужину успеть, раз уж в таверне пришлось обедать».
Белла наклонилась над колыбелью и тихо, благоговейно сказала: «Какие славные!».
Мальчики зачмокали губками
— Все равно, — Рэйчел вытерла губы шелковой салфеткой, — сейчас проснутся.
Близнецы захныкали, и, Рэйчел, отставив поднос, вздохнув, спустила со стройных, усыпанных веснушками плеч, рубашку.
— Давай, — велела она. Белла взяла того, что справа и спросила: «Это кто?».
Рэчел пристально посмотрела на ребенка, и, приподняв пеленки, ответила: «Мэтью». Белла взглянула на красную шерстяную ниточку на ручке ребенка и рассмеялась: «Так правильно, да».
— Моя мама покойная была одна из двойни, — Рэйчел положила на вторую руку Мартина и стала кормить детей. «Брат ее еще ребенком умер, — женщина вздохнула, и, покачав мальчиков, рассмеялась: «А вы с каждым днем толстеете!»
— Много молока? — спросила Белла, забирая поднос со стола. «У меня всегда много, — Рэйчел зевнула, — да и что я делаю — только сплю, ем и читаю. И у тебя так же будет».
Она повернулась и, поглядев на бледное лицо Беллы, озабоченно спросила: «Болит что-то?»
Девушка внезапно охнула, и, выпустив из рук поднос, согнувшись, широко открыв рот, ответила: «Да!»
Увидев пятно крови, что расплывалось по домашнему, просторному, светлому платью Беллы, женщина громко крикнула: «Матушка! Миссис Стэнли! Кто-нибудь!».
Близнецы недовольно заревели и Белла, кусая губы, схватившись рукой за столбик кровати — тоже заплакала.
Джон наклонился над серебряным тазом, и, умывшись, вытирая лицо, хмыкнул: «Все-таки хорошо в Испании. Даже в марте уже тепло было, вон, как я загорел. Ну, сейчас доложу все его величеству, и к Белле поеду, — он потянулся за чистой рубашкой, и, надевая ее, посчитал на пальцах. «Правильно, со дня на день. Господи, бедная девочка, как она там без меня?».
Принимая из рук слуги камзол, он подумал: «Багаж из Дувра сразу к миссис Марте повезли.
Уж чего я только не купил, — Джон почувствовал, что улыбается, — и для сына, и для дочери — любому по душе придется».
Мужчина оглядел себя в зеркале и подумал: «Три года до сорока. Ну, ничего, папа долго прожил, и я — столько же собираюсь». Он погладил эфес шпаги — черненого серебра, украшенный алмазами, и, проведя рукой волосам, — темным, побитым сединой, — оглянулся на свой кабинет.
— Даже и не поверишь, что во дворце, — он посмотрел на простое, сосновое, закрытое на замок бюро, на деревянный табурет и медную чернильницу, что стояла на нем. «Ну да впрочем, — Джон улыбнулся, — это все от папы осталось, эта мебель еще короля Генриха помнит, а сделано на совесть, крепко, менять незачем».
Яков сидел за шахматной доской.
— Поиграл с Чарли, — король улыбнулся. «Врач твой был, и уехал, в деревню, к жене твоей.
Отличный лекарь, так что, — Яков погладил золотистую бороду, — ты там мне говорил о его соплеменниках тут, у нас, в Лондоне?»
Джон опустился в кресло напротив и спокойно сказал: «Вы же знаете, ваше величество, покойная королева Елизавета разрешала, — за особые заслуги, — оставаться кое-кому из них на нашей земле постоянно. А остальные живут временно, проездом, так сказать».