Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
Кто-то из раввинов вздохнул, и, обратившись к Марье, сказал: «Вот только зачем это тебе, деточка?»
— Затем же, зачем и праотцу нашему, Аврааму, — отрезала она и добавила: «Вы не бойтесь, я никому ничего не скажу. Меня рав Хаим еще там, в Кракове, предупредил, что надо держать язык за зубами».
— Ну, — начал мужчина, и Марья прервала его: «А я с нищими и ворами жила, так что порядки эти знаю».
— Хорошо, хорошо, деточка, — раввин закивал головой. «Ну, идите, — он поднялся, — больше у нас вопросов нет. Через
Марья с достоинством сказала: «Спасибо», и, взяв руку доньи Ханы — пошла к двери.
— Деточка, — услышала она голос сзади, — а рав Авраам, покойный отец госпожи Мендес де Кардозо — он кем тебе приходится?
— Троюродный брат моей бабушки, — гордо ответила Марья, и кто-то из раввинов, глядя на захлопнувшуюся дверь, вздохнул: «Ну, хорошо, что хоть пистолет не вытащила, а то мне рассказывали там, на Святой Земле, об этом раве Аврааме».
Федор посмотрел на жену, что сидела с книгой в кресле напротив и ласково спросил: «Рада, что Петрарку купили?»
— Очень, — Лиза полистала маленький, изящный томик. «Федя, — она вдруг вздохнула, — вот и разлетелись наши дети-то».
— Да оба вон, — рассмеялся муж, — спят без задних ног.
Лиза положила книгу на колени и, вздохнув, ответила: «Петенька на Москве, Марья в Амстердаме останется, а Степа отдельно жить будет, он уже совсем юноша. Вот и получается, Феденька, что мы с тобой старость вдвоем встретим».
— Сказать бы, — тоскливо подумал Федор, глядя в синие, доверчивые глаза жены. «Нет, нет, нельзя, сначала с матушкой посоветоваться, а уж потом…»
Он поднялся, и, потянувшись, наклонившись над креслом жены, провел губами по рыже-каштановым завиткам, что спускались на прикрытую брюссельским кружевом шею. «Не знаю, как ты, Лизавета, а вот этот старик, — он расхохотался, и, стал медленно расшнуровывать ее корсет, — только об одном сейчас и думает».
— Ты же в седле был, устал, — Лиза почувствовала его руки на своей груди, и, подняв лицо, подставив ему губы, еще успела услышать: «Вот сейчас и увидишь, — как я устал».
Потом он отнес ее в постель, и, накрыв меховым одеялом, опираясь на локоть, сказал:
«Красивей тебя никого на свете нет, Лизавета. Спи спокойно».
Жена задремала, прижавшись головой к его плечу, а Федор, лежа без сна, смотря на мерцающие огни свечей, слушал, как шумит холодный, горный ветер за ставнями.
— Виллем, — Марфа на мгновение приостановила лошадь, — ну как же это будет?
Он взглянул на бледное лицо жены и, вздохнув, перегнувшись в седле, взяв ее руку, сказал:
«Ты же говорила с Хосе и Мирьям. И с Кардозо — тоже. Все хорошо. Не волнуйся так, пожалуйста».
Он вскинул голову, и, посмотрев на далекие очертания замка, подумал: «Давно я тут не был.
Да, с тех пор, как мы Уильяма сюда возили. Господи, двадцать один год мальчику. А внуков
— Этого ты знать не можешь, — услышал он ласковый голос жены. Она перекрестилась, и, поправив черную, с алмазной пряжкой шляпу, вздохнула: «Ну, двинулись, милый мой».
— А девочка у Мирьям славная родилась, — женщина взглянула на еще золотой лес вдоль дороги. «Да, вот тут мы и ехали, той зимой, когда Виллем меня с детьми в Дельфт вез. Надо же, война, сколько лет шла, — а ничего не изменилось».
Адмирал вдруг хмыкнул и легонько рассмеялся: «Интересно, теперь, наверное, так и будет всегда — северные провинции сами по себе, и южные — тоже. Как мы и хотели».
— Вы еще хотели всех католиков в море сбросить, — съязвила Марфа, указывая на шпиль церкви.
— Молодые были, — протянул Виллем, — горячие. Хотя, — он почесал в седой бороде, — жаль, конечно, мы все-таки один народ, на одном языке говорим.
Они проехали через деревню, и адмирал, спешившись у таверны, заглянув в раскрытые двери, спросил: «Месье Теодор у вас живет?»
Марфа, удерживая его лошадь, ласково усмехнулась: «Он только тут, дома, так говорит. По-деревенски. Вроде и французский, а все равно — другой язык. И в Амстердаме тоже — как начнет с Кардозо болтать, я и не поспеваю. Как это мне Джон покойный внушал: «Нет такого языка — голландский, это диалект немецкого. Слышал бы его Виллем — обиделся бы, наверняка».
— Тут, — адмирал легко поставил ее на землю и Марфа запротестовала: «Я бы и сама могла!»
— А мне, — Виллем сказал ей на ухо, — приятно. Они гулять пошли, к замку. Я велел, чтобы нам в комнату горячей воды принесли, с дороги помоемся, а вечером — ванна будет.
— Ванна, — Марфа испытующе посмотрела на мужа.
— И бургундское, у него, — Виллем кивнул на таверну, — хорошее есть. Испанское, тоже, но я велел его не подавать.
— Вот же упрямец, — нежно пробормотала себе под нос Марфа, отдавая лошадей слуге. Она посмотрела вслед мужу, и, вдруг нахмурилась.
Мирьям положила дочь в колыбель и сказала: «Да все в порядке, тетя. Месье Теодор замечательный, и жена его — тоже, и дети у них прекрасные, Стефан и Мария. Да с Элияху поговорите, он вам расскажет все, он же долго с ними на Москве жил».
— Поговорю, конечно, — Марфа взглянула на племянницу. Та приложила ладони к покрасневшим щекам и, отвернувшись, сказала: «Наклонилась, вот и кровь прилила. А Мария, дочка их, у Кардозо жить будет».
— Угу, — Марфа все смотрела на женщину, а потом, ласково взяв ее за руку, шепнула: «Ну что ты, милая. Все еще об Аврааме беспокоишься? Да Хосе в нем души не чает, лучшего отца и представить себе нельзя».
— Да, — рассеянно сказала Мирьям, — нельзя. Она поправила одеяльце на дочери и улыбнулась: «А Эстер тоже — легко родилась, ну да она в отца, — невысокая будет».