Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Северный Урал, поговорить с Серовым насчет студенческого похода… – рядом он вывел четыре цифры:
– Учреждение 5708, – вздохнул Эйтингон, – где оно, это учреждение… – Принцесса исправно получала таблетки, выписанные еще во времена Берия. Три четверти папки девочки состояло из непонятных Эйтингону бланков анализов и данных медицинских осмотров, с неразборчивым почерком врачей:
– Здорова, здорова, здорова… – Наум Исаакович присвистнул, – на Олимпиаду ее, что ли, готовят? Она в десять лет сдала юношеские нормы ГТО, даже стрельбу… – фото к папке не прилагалось:
–
– Отношения с соучениками ровные, дружеские… – читал он, – близко сошлась со Странницей… – на Лубянке хорошо знали историю:
– Наверняка, ей рассказывают о настоящей Страннице, мисс Фримен, героине негритянского народа… – Эйтингон полистал папку девочки Мозес, – рассказывают, конечно. Занятия по американской истории, по истории аболиционизма, постановка правильного акцента. Годам к шестнадцати ее будет не отличить от девушки, выросшей на юге США… – Наум Исаакович был доволен предусмотрительностью Комитета:
– Инцидент с Розой Паркс, в автобусе, только начало. Лет через шесть, когда Мозес подрастет, негры в Америке будут бушевать вовсю. Она поедет в самую гущу событий… – о его девочках или Павле в папках не упоминалось:
– Но я уверен, что они тоже в учреждении… – Эйтингон вгляделся в темный горизонт, – ладно, я их найду. Саша мне поможет, он считает меня почти отцом. Он хороший парень, весь в Матвея… – терраса выходила на скалы, нависшие над морем. Он послушал плеск воды, шуршание пальм. Ночной ветер был еще жарким, на горизонте медленно двигался свет:
– Паром идет, в Аральск… – допив кофе, он посидел, не сводя глаз с одинокого огонька корабля.
В конце лета на остров привозили решетчатые ящики, со сладко пахнущим, румяным алма-атинским апортом:
– Яблок пока нет, племянница, – весело сказал Давид, – вы их поедите осенью. Апорт лучше хваленых французских плодов… – он принес Ционе бумажный пакет с темной черешней.
Несмотря на решетку, перекрывающую окно, палата больше напоминала дамский будуар. Давид велел придать пациентке личную медсестру. На персидском ковре опять валялись журналы, скомканные чулки, патроны помады:
– Ей нужна личная горничная, – усмехнулся профессор Кардозо, – кузен Джон может быть извращенцем и шпионом, однако он аристократ, с тысячелетним родом за спиной. Он знает, как обращаться с женщинами…
Давид не сомневался, что герцог придал жене, пусть и сидящей взаперти, подобающих слуг. Неожиданным образом, неряшливость Ционы его не отталкивала:
– Эстер не умела себя вести, поэтому и жила в неряшестве. Циона, как ребенок, ей нужна защита, поддержка. Ничего, у нее появится и горничная, и няня, для малыша… – профессор не видел причин для отъезда Ционы с острова:
– Здесь отличный климат, рядом море. Я сильный мужчина, я проживу еще лет тридцать, а то и больше. Ее ребенку нужен отец. Она получит опору, расцветет… – Давид собирался заказать рояль, для апартаментов:
– Мерзавец Джон лишил ее любимого
– Мы сможем ездить в Москву, инкогнито, – напомнил себе он, – посещать Большой театр, филармонию. Нас поселят на закрытой даче, придадут водителя, с машиной. Я теперь генерал, – форму Давид, разумеется, не носил, – к годовщине революции я получу звезду Героя. Лучшей партии ей не найти… – племянница, безмятежно, сплевывала черешневые косточки на разноцветное, бухарского фаянса блюдо:
– У нее будет ребенок, еще детей она не захочет… – Давид придвинул свое кресло ближе, – она здоровая, молодая женщина… – на утреннем осмотре он старательно скрывал волнение, – она удовлетворит мои потребности. Хватит тянуть, у меня полгода никого не было. Регулярные акты полезны для мужского здоровья… – несмотря на приближающееся пятидесятилетие, Давид не чувствовал возраста:
– Словно мне тридцать, а то и меньше… – от ее распущенных волос, пахло лавандой, – дверь закрыта, глазка здесь нет, жучками палаты не оборудовали… – Давид, директор полигона, имел доступ к техническим сведениям. Записывающая аппаратура стояла только в секторе психиатрии и закрытой тюрьме комплекса:
– Сношения перед родами облегчают схватки, женщина получает дозу мужских гормонов… – на губах Ционы блестел алый сок, – кажется, я ей тоже нравлюсь… – несмотря на большой живот, племянница ловко повернулась к нему. Белые щеки покрылись легким румянцем.
Теплый ветер трепал занавеску. Циона томно сказала:
– Я словно на курорте, дядя Давид. Девочкой, в кибуце, я мечтала съездить на швейцарские озера или в Остенде, – серые глаза заблестели, – но я получила только войну, арабов, и мерзавца, превратившего меня в игрушку… – девушка всхлипнула. Давид сказал себе:
– Я ее пожалею и все пойдет, как по маслу… – приобняв ее за плечи, он зашептал:
– Не надо, милая. Дитя окрепнет, вы съездите в Крым, на Кавказ. Советские санатории ничуть не хуже европейских. СССР, замечательная страна, давшая мне приют, вернувшая меня к жизни. О тебе и малыше позаботятся. Ты сможешь играть, у тебя появится все, что ты захочешь… – уверенная рука поползла к высокой груди Ционы:
– Эстер тоже хорошо выглядела, когда носила мальчиков, – вспомнил Давид, – после войны она похудела, стала похожа на пугало… – Циона приникла к нему:
– Я беспокоюсь за ребенка, дядя… – выдохнула девушка, – он вырастет без отца, у него не будет никого, кроме меня… – Давид заметил легкую желтизну, в уголках ее глаз:
– Гормоны печени, по анализам, находились в пределах нормы… – даже сейчас он оставался врачом, – белка в моче нет, но давление немного повышено. Москвичи утверждали, что риск эклампсии отсутствует. Может быть, все из-за перелета, из-за волнения… – рыжие волосы зашуршали по его плечу. Гладя девушку по голове, Давид, одной рукой, расстегнул брюки: