Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Она поймет, что делать, – он поймал себя на улыбке, – организм говорит сам за себя… – он поцеловал влажную щеку, провел губами по ее шее:
– Все будет хорошо, моя милая. Я рядом, я никогда не покину тебя и малыша… – полы пеньюара распахнулись, она коротко застонала:
– Дядя, что вы… Я не хочу вам навязываться, с чужим ребенком на руках… – Циона бормотала больше для порядка:
– Надо поломаться. Хотя у него брюки нараспашку, он сейчас меня слюной закапает… – Давид, аккуратно, помог ей устроиться удобнее. Горячее дыхание обожгло ей ухо:
–
– Дядя… Давид, так хорошо, так хорошо… – кресло шаталось, Давид тяжело дышал:
– Иди, иди сюда… – он поднял ее голову, – поцелуй меня, милая… – что-то влажное хлынуло ему на спущенные брюки. Лицо Ционы болезненно исказилось: «У меня схватки, дядя!».
Фаина неохотно рассказывала о морозной ночи в Дробицком Яру:
– Нечего говорить, – хмуро, замечала она, – в августе мы получили похоронку, на папу, в сентябре в город вошли немцы, а в декабре нас погнали на окраину, ко рвам… – в наскоро устроенном немцами гетто шептались, что колонну ведут к грузовикам, для эвакуации:
– Евреев переселят в сельскохозяйственные колонии… – уверенно заявляли полицейские, тоже с шестиконечной звездой, на повязках, – возьмите вещи, необходимые в хозяйстве… – посуду мать уложила в фибровый чемоданчик девочки:
– Фаина Генкина, младший отряд… – вывели химическим карандашом внутри, – детский лагерь ХТЗ, первая смена… – из лагеря девочка вернулась домой за два дня до начала войны.
Холодный ветер сек лицо, на колонну летела мелкая пороша. Они шли по темным, пустынным улицам. Людей сопровождали машины, с автоматчиками и собаками:
– Теперь по ночам уводят… – услышала Фаина шепот пожилой соседки, – раньше некоторые ухитрялись передавать детей, в толпу… – днем немецкие солдаты сдерживали напор зевак. Переводчик кричал, поверх голов:
– Расходитесь, возвращайтесь к работе! Не задерживайте движение… – мать Фаины вздернула подбородок:
– Не верьте слухам. Нас отправляют в села, работать на земле… – Фаина заметила у одного из еврейских полицаев знакомые часы:
– Дядя доктор такие носил. Мама сказала, что это золото. Но врачей не эвакуировали, их куда-то увезли еще раньше. Наверное, полицейский купил у него часы… – хронометр она помнила по домашним визитам врача:
– Растешь и толстеешь, – весело говорил доктор, щекоча брата Фаины, родившегося весной сорок первого, – судя по солидности, перед нами будущий директор ХТЗ… – Сеня заливисто смеялся, показывая беззубый рот:
– В декабре у него появилось два зуба… – Фаина ворочалась на койке, – мама его укутала, когда мы уходили из дома. Она боялась, что Сеня простудится… – всю дорогу до Дробицкого Рва брат спокойно проспал. Фаина где-то обронила перчатку. Девочка засунула мерзнущую ручку в карман зимнего пальтишка:
– Я из него выросла. Ко второму классу, мама обещала купить новое… – пальто едва прикрывало колени, – когда началась
– За уклонение от приказа военного коменданта города, генерала Путкамера, и неявку к месту сбора колонны, расстрел… – писать она научилась позже, в детском доме:
– Меня два года прятали в подполе, – невесело замечала девочка, – где было не до прописей или грамматики… – у запертой двери палаты горела тусклая лампочка. Дневная жара спала. Из открытой форточки веяло свежестью. Фаина присела:
– Ветер с моря. Если, то есть когда я сбегу, надо пробраться на берег. Здесь, наверняка, есть лодки, грести я умею. Лучше я утону, но не останусь в этом… – она поежилась, – в этом аду. Здесь убили моего ребенка, здесь и меня убьют… – осматривая ее, вежливый врач, азиат, заметил:
– Все идет на лад, скоро кровотечение прекратится. Если появится молоко, мы сделаем инъекцию лекарства… – Фаина комкала подушку:
– Мама еще кормила Сеню грудью. Он ел кашу, грыз печенье, но грудь, все равно просил… – брат проснулся, когда они стояли на краю яра. Ревели моторы грузовиков, по темным рядам людей метался ледяной свет прожекторов. Дальше Фаина почти ничего не помнила:
– Сеня плакал, мама держала меня за руку. Крепко, очень крепко… – очнувшись на дне ямы, под трупом матери, Фаина долго не могла высвободить ладошку из окоченевших пальцев:
– Едва рассвело, я замерзла, на меня натекла кровь мамы… – она выбралась из рва, потеряв сапожки, в разорванном пулями, вставшем колом от застывшей крови пальто. Гравий резал ноги:
– Я забыла о Сене… – Фаина уронила голову в руки, – я даже его не искала. Мама была мертва, но я не пошарила под ее телом… – в ушах забился детский крик. Фаина побежала к еле видным в сумерках домикам окраины:
– Мне показалось, что в яме кто-то плакал. Нет, нет, никто не мог выжить… – слезы катились по лицу, – но если Сеня, как я, пришел в себя? Если он умирал от холода, а я его не спасла… – Фаина насторожилась. За стеной раздался шум. Знакомый голос звучал озабоченно:
– Это главный доктор, он при бороде. Он обещал мне икру и портвейн, в пайке… – за роскошным обедом Фаина подумала о своих московских гастролях:
– Девчонки рассказывали про рестораны, в гостинице «Москва», в «Метрополе». Но туда воровкам хода нет. Интуристов опекает милиция, проституток им тоже обеспечивают проверенных… – на подносе ей подали бокал с янтарным вином, ничем не напоминающим советский портвейн:
– Начальник еврейской полиции, в гетто, принес нашим соседям французское шампанское, – вспомнила Фаина, – он обещал помочь с документами, вывезти их из города… – мать и соседка, тетя Лиля, шептались на кухне, покуривая у раскрытой форточки. Фаина хорошо говорила на идиш:
– Тетя Лиля сказала, что он хочет Мусю. Я тогда не поняла, зачем ему Муся… – дочке соседки было тринадцать лет:
– В ноябре они исчезли, за один день, словно их и не было. Мама ничего не ответила, когда я спросила, где они… – голос велел: