Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Есть. Прошу простить, у меня дела… – дел у Наума Исааковича, в общем, больше не оставалось, однако ему надоело жужжание профессора:
– Павлин остается павлином, даже после лагерей и параши. Он и на Колыме недурно устроится, хотя мы его, разумеется, туда не пошлем… – дверь закрылась, Давид заполнил карточку. Полюбовавшись спящим малышом, он повертел паркер:
– Непорядок, даже фамилии нет. Циона не говорила, как она хочет назвать ребенка, но понятно, что он будет не Холланд. Медсестра, и, тем более, зэчка Елизарова, ничего не разберут, а
На карточке появились четкие, разборчивые буквы: «Мальчик Судаков».
Раньше Фаина видела море только на картинках.
В пермском детдоме висели репродукции полотен Айвазовского. Учитель рисования вырезал их из «Огонька». На уроках труда мальчики делали деревянные рамки. Фаина любила рассматривать розовый рассвет, бурные волны:
– В Израиле тоже есть море, – думала она, – когда я доберусь до страны, я обязательно искупаюсь… – искупаться ей пришлось и сейчас. Теплая вода шуршала у босых ног. Удерживая мальчика, Фаина оглянулась:
– Никто, ничего не заметил, но в шесть утра начинается пересменка сестер. Сейчас четыре, мне надо торопиться… – за один день в палате она выучила госпитальное расписание. В комплексе царила тишина, окна были темными. На аллее, ведущей к морю, горело несколько фонарей. Фаина пробежала по дорожке, не оглядываясь, единым духом. Мальчик дремал в перевязи, наскоро устроенной из пеленок.
Пеленки гражданке Елизаровой, как Фаину называли сестры, принесли при переводе в палату, где лежал новорожденный. О матери младенца никто не упоминал:
– Может быть, она умерла родами, или ее расстреляли, когда мальчик появился на свет, – угрюмо подумала Фаина, – не удивлюсь, если здесь есть тюрьма или расстрельный коридор…
Взяв мальчика, она забыла о решетках, на окне, о ярком свете прожекторов, в ночном небе. Повертев головой, повозившись, он быстро нашел грудь. Малыш был светловолосый, с туманными, голубыми глазками, мягкий, увесистый:
– Словно Сенечка… – Фаина сидела на койке, поджав ноги, – он тоже сопел, когда мама его кормила… – врач, азиат, деловито ощупал ее грудь:
– Отлично. Не думаю, что с лактацией настанут заминки. Вы можете ухаживать за ребенком, пеленать его. В палате есть отдельная душевая… – в больнице Фаина впервые увидела комнаты с собственным душем.
Отыскав в воде канат, она притянула ближе раскачивающуюся лодку. Пирс Фаина заметила из окна, словно бы невзначай, рассматривая территорию. Девушка оценила каменную стену, отделяющую парк от берега:
– То есть от пляжа, – поправила она себя, – но, кажется, есть калитка и выход не охраняется… – калитка оказалась закрытой, но только на щеколду. Фаина ожидала колючей проволоки, осколков битого стекла, на ограде, или вохровской будки, но, судя по всему, госпиталь считался безопасным. Шпилька ей пригодилась:
– Пришлось попугать девушку, – призналась она мальчику, положив его на дно лодки, – сделать вид, что я ей уперла шило в шею… – о шиле ей рассказал
– Волк хорошо владел таким ударом, – объяснил Фаине парень, – одно движение, и… – он сделал недвусмысленный жест. Связанная чулками медсестра, с кляпом во рту, отправилась в ванную комнату. Фаина облачила ее в собственный больничный халат. Больше всего она боялась нарваться в вестибюле, на вахтера или врачей. При переводе она заметила, что в коридоре никого нет:
– Раньше я слышала стук сапог, везде расхаживала охрана… – Фаина не могла знать, что, по распоряжению товарища Котова, бойцов перевели этажом выше, к палате интенсивной терапии, где приходила в себя Саломея. Неосвещенный вестибюль пустовал:
– Наверное, вахтер ночью не дежурит, а все врачи… – Фаина нахмурилась, вспоминая слово, – они в ординаторской… – торгуя анашой, она познакомилась с медсестрами, воровавшими из больниц наркотики. Девушка знала распорядок работы госпиталей:
– Ночью гораздо меньше персонала, что мне только на руку… – перевалившись через край лодки, она подхватила просыпающегося мальчика. Ветер был легким, но Фаина не бралась за весла:
– Пусть нас отнесет дальше, в открытое море… – она вытянула мокрые ноги, – Исаак сейчас потребует грудь… – за день она поняла, что мальчику пока надо только есть и спать:
– Пусть так и делает, сколько хочет, – ласково улыбнулась Фаина, – бедное дитя, он лишился матери. Ничего, я о нем всегда позабочусь… – она пока не думала о будущем:
– Сначала надо выбраться отсюда, прибиться к казахам, кочующим по пустыне. На них милиция внимания не обращает. Надо украсть чистый паспорт… – документы Елизаровой Фаине было никак не забрать, но метрика надежно покоилась в ее белье, – я сделаю вид, что рожала дома. Мальчика оформят, как моего сына… – она держала в руках еврейского ребенка.
Заметив карточку, над кроваткой младенца, девушка, сначала, не поверила своим глазам.
Летом сорокового года, по дороге в санаторий ХТЗ, в Крыму, на перроне станции Лозовая родители передали ее с рук на руки бабушке, матери отца. Увидев плетеную корзину, отец вздохнул:
– Мама, зачем? Я посылаю тебе деньги. Неудобно, ты мать коммуниста, вдова ударника труда, а стоишь с пирожками, на вокзале… – бабушка приосанилась:
– У меня лоток горторга, милый мой. Для столовой у меня силы не те, а за моими пирожками люди годами приезжают, каждое лето… – до революции, дед Фаины заведовал станционным буфетом:
– И после революции тоже, – объяснила ей бабушка, – мы с ним на пару людей кормили… – за три месяца в Лозовой, с бабушкиным куриным супом и варениками, Фаина вытянулась и загорела. Девочка пропадала в вишневых садах, купалась с местными ребятами, в мелкой реке:
– Там я и научилась грести. Бабушка, по секрету, показала мне, как зажигать свечи, в пятницу… – утром пятницы Фаина, с бабушкой, шла в скромный домик, на окраине Лозовой. В плетеной сетке, на руке пожилой женщины, свешивала голову живая курица: