Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– В сороковом году вы проживали в Каунасе, то есть находились на территории буржуазной Литовской Республики, добровольно вошедшей в семью советских народов. Вы гражданин СССР, а вовсе не Польши. Никаких прав на репатриацию у вас не имеется… – она, со значением, взглянула на часы:
– У нас обед, гражданин. Забирайте заявление, всего хорошего… – Бергер сунул бумагу в карман пиджака. Нахлобучив картуз, он буркнул:
– Я еще приду, с заявлением в адрес Совета Министров СССР… – девушка отозвалась:
– Гражданин Бергер, ваше право, подавать
– Пусть хоть в ООН пишет, – весело подумала девушка, – ответ он получит одинаковый… – заварив чай, повесив на дверь табличку: «Обед», она пошла мыть руки.
На улице Бергеру ударило в глаза полуденное солнце. Конец июня выдался раскаленным. Малый талит и рубашка, под пиджаком, промокли потом. Бергер помахал старику, устроившемуся на углу, со связкой плетеных авосек. Седобородый, пожилой человек, тоже в кепке, сунул ворох авосек в крепкую, домашнего пошива сумку:
– Три продал, – сказал он, на идиш, – ребецин порадуется. Как говорится, добродетельную жену, кто найдет, цена ее выше рубинов… – переходя на святой язык, старик говорил на уютный, певучий лад, – у меня пальцы давно не те… – узловатые пальцы взялись за сумку, – а она плетет авоськи, старается. Будем сегодня при лепешках, при чае… – старик, внимательно, взглянул на Бергера:
– Отказали, – вздохнул он, – я по лицу твоему вижу, Лейзер. Но, как говорится, поднимаю глаза мои ввысь, откуда мне придет помощь… – Бергер отобрал у него сумку:
– Помощь моя от Всевышнего, Создателя неба и земли. Деньги у меня есть, не волнуйтесь. Сегодня халтура подвернулась, мясо из колхозов привезли… – он взглянул на уличные часы:
– Пойдемте, реб Яаков, скоро минха. Не след, чтобы люди ждали миньяна… – бережно поддерживая старика, он зашагал к трамвайной остановке.
Раскаленное масло шипело в чугунном казане, установленном на лотке, с облупившейся надписью «Алма-Атинский горторг». Продавщица, казашка, в грязноватом белом халате и фартуке, бойко растягивала тесто, кидая его в казан, вылавливая мягкие лепешки.
Под сводами Никольского рынка метались голуби. На прилавках громоздилась алая клубника и светлая, с румяными боками, первая черешня. Старушки из пригородов, с плетеными корзинами, продавали пучки петрушки и укропа, крепкие огурцы. Из эмалированных мисок, прикрытых марлей, ароматно пахло рассолом.
В боковой закусочной, стекляшке, в жестяные миски накладывали порции обеденного бешбармака, с лапшой и картошкой. Продавцы забегали сюда со стаканами. Буфетчик, под стойкой, плескал своим людям порцию водки.
В колхозных рядах рубили мясо, накладывали в сетки домохозяек крупные яйца. Рядом с лотком, где жарили лепешки, устроился старичок, с брезентовым рюкзаком и парой бидонов. Рукописное объявление гласило: «Горный мед, настойка женьшеня, мумие». За спиной продавщицы висел щит: «Их разыскивает
– Гражданка Елизарова Ольга Владимировна, она же Генкина Фаина Исааковна, опасная воровка. На вид лет двадцати пяти, рост средний, волосы светлые… – базарные милиционеры выучили приметы Елизаровой наизусть. Прохаживающийся по рядам казах в форме, окинул взглядом шумную толпу:
– Никого похожего нет, одни старые рожи. Рынок в центре города, Елизарова сюда не отправится… – он лениво подумал, что надо шугануть старичка с медом:
– Всем известно, что пчел он кормит сахаром… – усмехнулся милиционер, – а мумие варганит из куриного помета. Но пусть стоит, дураков на свете много… – он подошел к лотку, старичок засуетился:
– Ничего, – добродушно сказал милиционер, – вы с разрешением на торговлю, у вас все в порядке… Кусая лепешку, казах добросовестно отвечал на расспросы продавщицы о родне. Женщина приходилась ему троюродной тетей:
– Жениться тебе надо, – весело сказала она, раскатывая тесто, – что за радость, в общежитии обретаться. Или ты сначала министром хочешь стать, – она подмигнула юноше, – этого долго надо дожидаться. Ничего, приедем в отпуск домой и погуляем, на твоей свадьбе…
Милиционер рассматривал яркий плакат, на щите с афишей кинотеатров, у выхода из рынка:
– «Высота», фильм товарища Зархи, – вспомнил он, – лента производственная, но ребята ее хвалили. Может быть, позвонить Наташе, пригласить ее… – он подумал о светлых кудряшках девушки, из отдела виз и регистраций, – но зачем ей простой милиционер, еще и казах… – сослуживицу он видел несколько раз, на общегородских совещаниях. Вздохнув, юноша прищурился. Старушка в туго завязанном платке, всегда напоминавшая ему о собственной бабушке, притулилась у афиши, с ворохом плетеных авосек:
– У нее разрешения на торговлю, наверняка нет, – он принял у продавщицы пирожок с ливером, – но ей седьмой десяток идет, зачем ее гонять… – казах, несколько раз, проверял у пожилой женщины документы:
– Жена ссыльного, из Днепропетровска. Они евреи, приехали сюда до войны… – запомнив имя старухи, казах сверился с архивными папками:
– В тридцать девятом году. Ее муж проходил по делу Шнеерсона. Она добровольно за ним поехала, словно декабристка… – о декабристах им рассказывали в школе. Пожилая чета сначала обреталась со Шнеерсоном, в поселке ссыльных, под Кзыл-Ордой:
– В сорок четвертом году Шнеерсона сактировали, ее мужа тоже, разрешили им переезд в Алма-Ату… – кроме авосек, старушка торговала домашними, ядовито-зелеными и ярко-красными леденцами. Казах, несколько раз, получал от нее гостинец:
– Пусть стоит, она безобидна. У нее муж на руках, им надо зарабатывать деньги… – в дверях заклубилась толпа колхозников, в потрепанных халатах, в сапогах. Женщины покрывали головы белыми платками, некоторые несли детей. Малыши шныряли под ногами, милиционер услышал капризный голос: