Венец для королевы проклятых
Шрифт:
Ей поверили все – и семья, и соседи. Люди, что отправились к озеру и нашли там тело Айи, вполне подтвердили ее слова. Правда, старух, что обмывали ее перед похоронами, немного смутили синяки на плечах покойницы, но и этому нашлось вполне убедительное и правдоподобное объяснение:
– Я трясла ее… Пыталась привести в чувство, – рыдала Гвендилена, – сперва она еще дышала… А потом затихла. А я… Я не смогла ей помо-очь!
Странно, конечно, было, что девушка явилась домой лишь под утро… Но в окрестностях озера Трелоно издавна случалось всякое, а Каменный Лес почитался недобрым и опасным местом. Бывало, что люди там и вовсе пропадали бесследно! Некоторые, впрочем, объявлялись
Но это не очень-то помогало. Узнав о смерти Айи, мать сначала впала в странное оцепенение, не могла ни есть, ни говорить, ни даже плакать – просто сидела, уронив руки вдоль тела и глядя куда-то в пустоту.
Когда Айю привезли домой, она всплеснула руками и зарыдала. Старухи шептались, что это хороший знак – мол, поплачет и успокоится, ведь всем известно, что слезы смывают печаль! Но женщина вся ушла в свое горе, будто утонула в нем. Слезы струились у нее по лицу, что бы она ни делала – прибирала дом к похоронам, готовила угощение для поминок, спешно заканчивала вышивку на подвенечном платье для дочери… Даже во сне она продолжала плакать, так что подушка была мокрой наутро.
По старинному обычаю Айю похоронили в свадебном платье. Мать как раз успела его дошить… Рану на виске заботливо прикрыли широкой алой лентой, и в гробу девушка лежала как живая. Казалось, что она просто прилегла отдохнуть и заснула. Ее белое, словно из мрамора изваянное, лицо было холодным и отстраненно-прекрасным, как никогда в жизни.
Стоя у свежевыкопанной могилы, Гвендилена вспомнила последние слова сестры. «Буду самой красивой невестой…» Что ж, в каком-то смысле ее желание сбылось! Смерть выявила ее особую, скрытую красоту, и в памяти людей, что пришли проститься с ней, она останется такой навсегда.
Провожать Айю в последний путь пришла вся деревня. Плакали навзрыд ее многочисленные подружки, мать голосила, напрасно зовя дочку, и даже отчим уронил скупую мужскую слезу. Неизвестно, правда, что было тому причиной – то ли жалость к падчерице, то ли досада на то, что зря кормил девчонку целых пять лет.
Зато конюх Вилерд, жених, так и не ставший мужем, так убивался по юной невесте, что, казалось, его сердце вот-вот разорвется. «Видно, он все-таки любил ее по-настоящему! – запоздало думала Гвендилена, глядя на его покрасневшие глаза, трясущиеся рыхлые щеки и обвисшие, мокрые от слез усы. – И все-таки какой он старый и некрасивый…»
Когда гроб опустили в могилу и комья земли застучали по крышке, Гвендилене вдруг показалось, будто на самом деле хоронят ее, а не сестру. Перед глазами потемнело, зашумело в ушах, и ноги почему-то перестали держать… Обессиленная, она опустилась на землю и заплакала отчаянно и безутешно. В этот миг ей больше всего хотелось признаться во всем, чтобы только сбросить с души эту тяжесть, а там – будь что будет, пусть хоть убивают… Но из горла вырывались только судорожные рыдания.
К счастью, все вокруг увидели не раскаяние убийцы, а просто горе девушки, потерявшей сестру. Соседки заботливо помогли ей подняться, обнимали за плечи, приговаривая какие-то слова, приличествующие случаю, даже воды принесли… Уже в следующий миг Гвендилена сумела взять себя в руки. Она благодарила за помощь и сочувствие, сокрушалась о сестре, но душа трепетала от радости из-за того,
Вскоре Гвендилена почувствовала себя значительно лучше. «К счастью, людей не так уж трудно обмануть… – думала она, шагая домой во главе похоронной процессии, – главное, говорить то, что они хотят услышать!»
Старухи заметали следы вениками из свежесрезанных веток, чтобы умершая не смогла больше вернуться и тревожить живых, а маленькая девочка с белокурыми кудряшками разбрасывала хлебные крошки для птиц. Было жарко, небо сияло чистой и яркой синевой, но в воздухе уже висело предчувствие близкой осени.
И на миг у многих появилось странное ощущение, что совсем скоро что-то должно измениться и маленький, тесный мирок сельской общины, в который так неожиданно и грубо вторглась смерть, уже никогда не будет прежним.
Глава 5
Лето кончилось. Осенние дожди в тот год зарядили необычно рано, так что сено не успели убрать окончательно, и рачительные хозяйки в деревне горестно вздыхали – опять придется зимой скотину резать!
После случившегося Гвендилена сильно изменилась – стала тихой, задумчивой и словно устремленной вглубь себя. О том, чтобы отправить ее в монастырь, речь не шла – по крайней мере, до следующего года, когда истечет срок траура, но девушка и так почти перестала выходить из дома, шутить, смеяться, бегать на деревенские танцульки…
Она жила как прежде – ела, спала, помогала матери по хозяйству, – но почти не замечала происходящего вокруг. Все это больше не имело для нее никакого значения. Лишь иногда, застывая перед зеркалом, она подолгу всматривалась в свое отражение. Даже самой себе она не смогла бы признаться, что каждый раз втайне надеялась увидеть ту зеленоглазую красавицу, что когда-то смотрела на нее из глубины озера Трелоно!
Но лицо в зеркале оставалось таким же, как раньше, только в глазах появилось новое выражение – одновременно горестное и жестокое. Уголки губ опустились, щеки залила бледность, волосы повисли безжизненными прядями, будто пакля… Гвендилена с досадой отворачивалась. Смотреть на себя, такую жалкую и некрасивую, было неприятно. Хотелось разбить зеркало или, по крайней мере, спрятать его подальше, но проходили дни, и девушка снова с тайной надеждой всматривалась в холодное равнодушное стекло – а вдруг?
Мать разом сникла и постарела. Работала она старательно, но все валилось у нее из рук. Выстиранное белье нередко оказывалось в пыли, сваренный суп – разлит по столу, рубаха – сшитой сикось-накось… Иногда она, забывшись, окликала Айю, а потом начинала плакать тихо и безутешно.
Бывало, Гвендилена ловила на себе острый, сухой, почти ненавидящий материнский взгляд. «Ты должна была оказаться на ее месте! – говорили ее глаза. – Почему ты жива, а ее больше нет?» Ответить было нечего, и девушка опускала голову. Она боялась, что мать рано или поздно догадается, что произошло на самом деле…
Или уже догадалась, но не хочет говорить об этом.
Отчим все чаще пропадал в кабаке. Не то чтобы смерть падчерицы так уж сильно опечалила его, но, видно, жизнь в доме, похожем на склеп, скоро опостылеет кому угодно.
Когда осенние дожди сменились метелями, мать и вовсе перестала вставать с постели. Она гулко кашляла, и порой на платке, которым она вытирала губы, расцветали алые пятна крови. Деревенская знахарка Милва отпаивала женщину травяными отварами, но каждый раз, когда она приходила в дом, Гвендилена читала на ее лице, что все труды и хлопоты бесполезны.