Венецианский контракт
Шрифт:
Фейра чуть не споткнулась, оцепенев от дурного предчувствия, но овладела собой.
– А пальцы – они почернели? – спросила она.
Сабато покачал головой с всклокоченными седыми волосами.
– Не знаю.
Покои хозяина находились двумя этажами ниже мансарды, где располагалась её комнатка. Фейра каждый день разжигала там камин. Подойдя к огромной постели на четырёх опорах, она раскрыла тяжелые, смазанные камфарой занавеси. На кровати лежал, скорчившись, хозяин в своём ночном колпаке и рубашке; его лихорадило, борода и волосы намокли от пота. Но девушка не пала духом. Лицо
Не задумываясь о приличиях, она собиралась приподнять его рубашку и исследовать пах, когда увидела опухоль, о которой говорил Сабато. Она выступала со стороны левого колена, желтая и плотная, как айва. Фейра вздохнула с облегчением. Это не чума. Но радоваться было рано: её хозяин был стар и находился во власти смертельно опасной горячки.
Корона Кучина, которая принесла немного граппы для хозяина, со звоном поставила поднос возле кровати и принялась осенять себя крестным знамением так быстро, что рука замелькала на груди.
– Это чума? Это конец? – простонала она.
– Нет, – коротко ответила Фейра, возвращая ей граппу. – Унесите, это ему вредно. Вскипятите, пока не появятся пузырьки, а затем принесите обратно.
Ей показалось, что она знает причину опухоли. Палладио страдает подагрой. Она распознала болезнь ещё в тот первый раз, когда увидела, как он, прихрамывая, исследовал руины на Джудекке – в день, когда умер её отец. Опухоль на колене, набухшая из-за жидкости, скопившейся в суставе, нагноилась, и её нужно вскрыть. Вздохнув, она сняла свой пояс и выложила все необходимое. Если бы она заботилась о нем, Палладио никогда не дошел бы до такого состояния.
Она нагрела свой серебряный скальпель на свече и отложила его остынуть. Затем достала немного драгоценной буквицы и лимонной мяты для заживления ран, потом оторвала кусок простыни и посыпала его известкой. Всё готово.
Обуреваемая ужасающим воспоминанием, она вскрыла опухоль и наблюдала, как вытекает зеленоватый гной. Она подождала немного и смочила рану горячей граппой, которую принесла Корона Кучина. Затем достала иголку и нитку и смочила их в граппе.
– Боже милостивый! – произнесла кухарка, внимательно наблюдая за её действиями. – Неужели ты собираешься заштопать нашего хозяина, как подушку?
– Держите его ногу, – сказала Фейра вместо ответа, – а если он проснётся, влейте ему в горло остаток граппы.
В османском обществе алкоголь был под запретом, но в больницах разрешалось использовать его как лекарство. Во дворце Топкапы слуги третьего двора притворялись больными, чтобы попасть в больницу и выпить вина. Фейра хмуро улыбнулась своим воспоминаниям и нагрела иголку в пламени свечи, на этот раз не остудив её – так легче прижечь рану – затем она стала зашивать, аккуратно, стежок за стежком. Как учил её Хаджи Муса, она поддевала смоченную в вине нитку под каждым стежком, чтобы закрепить его. Сделав узел и отрезав нитку,
– Я останусь здесь до утра, – сказала она Сабато, и он кивнул, выпроводив бурно протестующую Корону Кучину из комнаты.
В предрассветный час голова Фейры упала на изножье кровати, и она, наконец, провалилась в сон. Девушку разбудили колокола, призывающие к полунощнице. Её пациент мирно спал – лихорадка оставила его, он дышал ровно, щеки у него порозовели.
С облегчением она спустилась вниз, но Корона Кучина немедленно прогнала её к себе, на мансарду, ведь только она во всем доме знала, какую ночь той пришлось пережить.
Фейру разбудили громкие голоса.
Солнце стояло высоко над городом, видимо, уже был полдень. Она поспешила к лестнице и узнала резкий, высокомерный тон человека-птицы.
Девушка бесшумно спустилась на два этажа и прислушалась возле двери, ведущей в покои хозяина. Зная, что на служанку обычно никто не обращает внимания, смело взялась за дверную ручку и вошла в комнату.
Действительно, врач был тут. Когда она вошла, человек-птица не обернулся. Он склонился над её хозяином, лежащим на кровати, словно стервятник, ожидавший найти падаль и раздраженный тем, что его жертва всё ещё жива. Фейра подошла ближе, поправляя постель Палладио, хотя в этом не было никакой необходимости, и прислушалась.
– Кто это сделал? Вас посещает другой врач? Валнетти?
Аннибал был уязвлен, и гнев мешал ему мыслить рационально. Это не мог быть Валнетти. Такой шов он видел лишь однажды, с петлей на каждом стежке, когда в Падую приезжал врач из Персии. Он придвинулся так близко к ране, как только позволяла его маска. Даже через клюв терпкий запах граппы ударил ему в нос; значит, врач обработал нить, подготовил компресс из буквицы, затем зашил рану – аккуратно, словно кружевница с острова Бурано. Кроме того, рану прижгли. Значит, это не Валнетти, у него мастерства не больше, чем у мясника.
– Если вас посещает другой врач, я не могу гарантировать вашу безопасность.
Если Палладио признает, что есть другой врач, как быть со сделкой между Аннибалом и камерленго? Если он не будет заботиться об архитекторе, возможно, ему придется вернуть свой остров. Войдя в комнату, он почувствовал запах смолы в передней, заметил очищающие травы на полу и обратил внимание на то, что окна смазаны жиром и пеплом; точно такие меры он должен был ввести здесь сам. Чувство вины ещё больше подогрело его гнев.
– У меня нет другого врача, – сказал Палладио примирительно, глядя мимо врача на служанку, стоявшую у изножья кровати.
Аннибал повернулся к ней и увидел, как у той красноречиво зарделись щёки. Он подошел к ней так близко, то чуть не упёрся клювом ей в лицо.
– Кто научил тебя зашивать раны? – спросил он, наклонив свою птичью голову на бок и изучая её. – Откуда ты?
Служанка попятилась к двери.
– Стой, стой!
Но она развернулась и убежала.