Венок на волне
Шрифт:
Я хотел написать "Обнимаю, твой Павел", но постеснялся - мало ли кому Лида покажет письмо.
Дней через десять, когда прошел почтовый срок "туда-обратно", я начал ревниво посматривать на пачку писем, приносимых почтальоном. Ответа от Лиды не было. И до сих пор нет. Может быть, не получила, а возможно, что-то прочитала между строк - догадалась. И я чувствую, как краснею, тоже еще, сочинитель...
..."Тик-тик, тик-тик" - скоро на вахту. Не на крейсере, а на СКР. Но зато на вахту настоящую. А там, в сухопутном кубрике, на бывшей моей койке очередной салажонок ложится под одеяло в "гд". Засыпает себе безмятежно, рационализатор,
Так-то оно так. Но почему все-таки от Лиды нет писем. Что случилось? Если не понравилось то, что я натравил насчет ракетного крейсера, так это шутка. Неужели не видно? Не такой уж я пустой кнехт...
Я перегибаюсь через койку и, как циркач с трапеции, свешиваюсь к рундуку. На ощупь знаю, где лежит то, что мне надо. Вот! В сборничке рассказов Лемма - конверт. В нем другой, поменьше. И в этом синем конвертике, как в маленьком сейфе, ключ от которого имею только я, лежит драгоценность - полуистертый листок бумаги. Буквы теперь - особенно при сизом дежурном свете - трудно различить. Но я давно знаю наизусть каждое слово: "Как не стыдно! Ведь просила же открыть, когда переоденут в форму. Так и знала, что не удержишься. Целую, Лида".
"Це-лу-ю..."
3.
Последний раз мы увиделись с Лидой не в тот вечер, когда она передала мне письмо. Нам суждено было встретиться еще, и устроил это вот друг так друг!
– Борис. В день моих проводов в армию, а точнее, утром он пошел на неоправданную, быть может, жертву - пропустил подряд две лекции в институте. Поступить вот так решительно мог только он. Борис захотел проводить меня до самой станции, до самого поезда, до самого вагона, до самого прощального свистка.
Когда, перед тем как выйти из дому, мы присели на минутку и замолчали, я взглянул на стенные часы, что метрономом уже отсчитывали мои шаги. Часы показывали восемь пятнадцать утра, до отхода электрички был еще примерно час. Но мы выходили с запасом, потому что на вокзал решили идти не по кратчайшей дороге, а по Апрелевской улице - такова традиция в нашем подмосковном городке, эта улица ведет в армию.
Да-да, это та самая Апрелевка, чье имя по всему белому свету кружится на граммофонных пластинках. "Ордена Ленина Апрелевский завод..." Это город честного песенного труда. И я горжусь, что родился и живу в Апрелевке, единственном в мире городе, где улицы носят названия всех времен года. Январская, Февральская, Мартовская... А начало начал апрель, и по звону капели "Апре-левка, Апре-левка..."
Давным-давно, когда вся Апрелевка состояла из одной только этой улицы, по ее ухабам скрипели подводы с рекрутами, собранными в окрестных деревнях. Все дороги сходились на улице, которая упиралась в железнодорожный шлагбаум. И вот он: "Стоит состав - сорок вагонов и паровоз на всех парах". Так поется в песне, сочиненной безвестным гармонистом в те далекие годы, что отсюда и не увидать. Называется песня "Апрелевская длинная" не от улицы ли, по которой в безысходной тоске плелись вереницы провожающих? И заунывно всхлипывала и голосила гармонь.
"Апрелевскую длинную" никто не записывал, ее подсочиняли на ходу. И, подобно старым домам, на месте которых вырастали новые, забывались прежние куплеты, и другие голоса подхватывали иной припев:
Не скажет маменька родная:
"Вставай,
А скажет воинский начальник:
"Кругом, налево, шагом марш!"
Может, только этот куплет и остался от старой песни?
В июньские дни сорок первого года над Апрелевской улицей не умолкала "Длинная" ни днем ни ночью. Сотни сапог прогромыхали по ее камням вслед за новым куплетом:
Враги напали на Отчизну,
Прощай, Апрелевка моя.
И если вас я не увижу,
То знайте, пал героем я!
Апрелевка, Апрелевка! Сколько невест не стало женами, сколько жен стало вдовами. Напрасно выходили они на дорогу в майские дни сорок пятого: "состав сорок вагонов" не привез обратно многих из тех, кто ушел в армию по Апрелевской. Но опять цвела сирень, рдели рябиновые гроздья и один за другим шли мимо старых палисадников новые гармонисты.
Удивительно: если тебя провожают всего несколько человек, выйди на Апрелевскую улицу с гармонью - и вот уже целая толпа за тобой, да такая дружная, словно эти парни и девчата только и делали, что дожидались, когда наконец пройдутся вместе до станции. А девчата, откуда они вдруг берутся, на любую только глянешь - и влюбишься.
И что еще удивительнее - рядом с новобранцем, который так себе парень, ни два ни полтора, ни лицом ни ростом не вышел, смотришь, рядом с ним такая девушка павой вышагивает, что хоть сейчас под венец. Словно не в армию, а в загс провожают. Словно не его, сорванца и забияку, у которого синяки под глазами не сходят со школьной скамьи, а ее - почет и уважение - вышла чествовать вся Апрелевка. А подвыпивший родитель этого новобранца вдруг приосанится и не устанет пожимать встречным руку.
"Что, Петрович, сынка в армию снарядил?"
"Дак оно как положено, Иваныч!"
"Ну-ну... А чья это рядом с ним?"
"Невеста его, чья ж еще!"
"Смотри-ка! Солдат и жених, стало быть?"
"Дак оно как положено!"
И взыграет гармонь, и подхватят голоса не печалью, а надеждой:
Прощай, Апрелевка, мы знаем:
Солдат девчата подождут.
Теперь настал мой черед пройти по Апрелсвской улице. И все, как у всех. И веселая толпа, и гармонь впереди. И бодрящийся отец, и мать, едва сдерживающая слезы. И впереди до самого шлагбаума дорога, правда, не в ухабах, не в булыжниках, а в рыжем, заезженном машинами асфальте. Тысяча раз "спасибо" Борису! Он шел все-таки рядом. Красное кашне из-под плаща через плечо. В правой руке мой чемодан, в левой - новенький портфель с бронзовой застежкой. С вокзала Борису надо ехать в Москву, в институт. И его портфель значил, конечно, куда больше, чем мой чемодан. Там конспекты, учебники, а здесь - пара белья, бритва, мыло, зубная паста. Там руда науки, из которой Борис выплавит синий ромбик с золотым гербом посредине - красу и гордость дипломника, здесь - походные атрибуты, уложенные согласно предписанию военкомовской повестки.
Я с завистью поглядывал на лоснящийся портфель, но не осуждал Бориса. Он прав: каждый как может. И не поддайся я минутному малодушию, не пойди на поводу у отцовского "все успеется", сдай я, в конце концов, документы в тот же финансовый институт - я не топал бы сейчас во главе толпы под переливы "Апрелевской длинной". Сидели бы мы сейчас с Борисом в электричке, листали конспекты. А там... Какое мне было бы дело, что там! Поживем - увидим. Не все улицы Апрелевские, и не все, как сейчас вот эта, упираются в полосатый железнодорожный шлагбаум.