Вересковая пустошь

Мэтер Энн

Мэннеринг запустил пальцы в свою шевелюру, затем довольно сухо произнес:

— Я хочу знать, что сказала тебе Мелани только что, на конюшенном дворе, и отчего ты помчалась сюда так, словно сам дьявол гнался за тобой по пятам.

Домине прижала ладонь к горлу и покачала головой.

— Я… я бы не хотела говорить об этом прямо сейчас, — выдавила она. — У меня… не было времени обдумать ее слова.

— О, ради бога! — воскликнул он. — Я догадываюсь, что она сказала!

Домине покраснела.

— Зачем

тогда спрашивать? Вы должны знать, что я почувствовала, когда это услышала. Мелани не сделала ничего дурного, всего лишь прояснила вашу позицию. Теперь мне нужно время, чтобы прояснить свою.

— То, что ты узнала от Мелани, для тебя ничего не меняет, — отрезал он.

— Напротив, — неуверенно возразила девушка. — Я… я не могу больше здесь оставаться. Мне не нужна ваша жалость. Я вполне способна устроиться на работу и…

— Ты так думаешь? — с иронией поинтересовался он.

— Я знаю это.

Домине отвернулась, кусая губы, чтобы они прекратили дрожать. Такое с ней случалось и раньше в присутствии Джеймса Мэннеринга, но на этот раз предательские слезы никак не хотели отступать.

Воцарилась тишина, и Домине глубоко вздохнула, обрадовавшись передышке. Затем опекун произнес тихим голосом:

— Теперь я скажу тебе, что ты сделаешь, ладно? — По его тону было ясно, что он не потерпит никаких возражений.

Когда Домине не ответила, он продолжил:

— Ты забудешь каждое слово, что произнесла Мелани. Она не так уж бессердечна, ты убедишься в этом, когда узнаешь ее поближе, но, как и моя мать, она привыкла драться за то, чего хочет, и иногда забывает о том, что в мире есть люди, не похожие на нее.

Домине уставилась в пол.

— Вы не можете вынудить меня остаться здесь, — сказала она, не поднимая головы.

— Еще как могу, — сухо произнес он.

— Я для вас ничто, чужой человек. — Домине решительно взглянула ему в глаза. — Мне казалось, что вы будете только рады избавиться от своих обязательств!

Он сурово взглянул на нее:

— И что это значит?

— Я не хочу здесь оставаться в любом случае. С тех пор как я приехала сюда, я слышу только колкости и насмешки. Вам не надо притворяться, что ваша мама и Мелани огорчатся, если я уеду.

Он шагнул к ней, его глаза метали молнии — еще бы! — какая-то девчонка осмелилась перечить самому Джеймсу Мэннерингу! Возможно, он рассчитывал, что она безропотно согласится с ролью пешки на шахматной доске, которую по своей прихоти передвигает рука опытного игрока, размышляла Домине, притихшая и беспомощная. Теперь он обнаружил, что у нее тоже есть характер.

— Почему вы не оставили меня в монастыре? — печально спросила она.

— Потому, что я был настолько глуп, что решил, будто ты будешь рада покинуть этот сиротский приют ради нормальной домашней жизни, — в бешенстве процедил он.

— Здесь?

—

Где же еще? А если ты все еще хочешь сбежать, тогда мне придется подумать, как помешать тебе, — заявил он. — И поверь мне, я найду какой-нибудь способ.

— Но почему?

— Потому что я не могу бросить на произвол судьбы беззащитного ребенка. И в отличие от старого Генри мне не нужны для этого более весомые причины!

— Но дедушка Генри забрал меня из приюта, когда погибли мои родители! — с возмущением напомнила ему Домине.

— Не спорю. Но мы до сих пор не знаем его мотивов.

— Это же чудовищно! — воскликнула она. — Как вы можете быть таким бессердечным по отношению к своему отцу!

Мэннеринг иронично прищурился:

— Представь себе, могу. В любом случае — ты останешься. Что тебе терять? Придется потерпеть шесть месяцев, а потом можешь делать все, что тебе заблагорассудится.

— Что ж, посмотрим.

— И не пытайся надуть меня фальшивой покорностью! — рявкнул он, схватив ее за плечи твердыми, сильными пальцами. — Я сказал, что ты останешься, и ты останешься. Поняла?

У Домине перехватило дыхание. Несмотря на то что его пальцы впивались в нежную кожу, оставляя синяки, она не пыталась вырваться. От внезапно накатившей слабости у нее задрожали колени — он никогда еще не подходил так близко, и она могла чувствовать тепло его тела, которое почти касалось ее, и видеть в расстегнутом вороте рубашки темные волосы на его груди. Пушистые ресницы, казавшиеся почти черными на фоне голубых радужек, смягчали выражение его глаз. Золотые часы окольцовывали левое запястье, а на безымянном пальце правой руки сверкал перстень с рубином.

— Вы делаете мне больно, — задыхаясь, произнесла Домине и тут же получила свободу.

— Прости, — буркнул Мэннеринг, отступив на шаг и странно взглянув на нее. — Но ты разозлила меня.

— Я тоже прошу прощения, — смущенно пробормотала девушка.

— Ты остаешься. — Это было утверждением, не вопросом.

— Да. — Она чувствовала себя опустошенной, и у нее не осталось сил, чтобы продолжать бороться с ним.

— Хорошо.

Больше не проронив ни слова, Мэннеринг повернулся и покинул комнату. После того как он ушел, Домине некоторое время стояла опустив голову. Никогда раньше она не представляла себе, какую бурю эмоций мужчина может вызвать в душе женщины, и теперь сосредоточенно прислушивалась к тому, что происходило в ее сознании.

С некоторым беспокойством она поспешно прогнала мысль о том, что жизнь с Джеймсом Мэннерингом просто не может быть унылой и скучной, и попыталась угадать, о чем он думал, когда стоял рядом и так странно смотрел на нее. Старался ли он сдержать гнев и раздражение или же чувствовал то же, что и она, — что перед ним находится живое существо из плоти, крови и чувств?