Вересковый мед
Шрифт:
– Лежи и не дёргайся, если хочешь жить, – произнёс он тоном, не предвещающим ничего хорошего.
Гости ахнули, зарыдала какая-то женщина из свиты Йорайтов, и все вокруг замерли, понимая, что всё стало слишком серьёзно, а Викфорд поднял голову и, посмотрев на Эрику, спросил:
– Что решите, госпожа, заслужил ли я право на вашу руку?
Он смотрел со своей обычной ухмылкой и торжеством на лице, и понятно было, что эта публичная порка несчастного Ивара всего лишь ещё один способ унизить Эрику. А она молчала – язык не поворачивался
– Что вы сказали, найрэ Нье'Лири? Я не расслышал. Так я не заслужил? – переспросил он с усмешкой и демонстративно повернул меч над горлом бедняги Ивара так, что тот впился пальцами в мокрые камни. – Мне что, нужно его убить, чтобы по законам Балейры вы ответили мне «да»?
Кто-то в толпе гостей застонал и, кажется, упал без чувств, а старый купец Йорайт взмолился, падая на колени, и тогда Эрика будто очнулась. Смотрела в чёрные глаза Викфорда Адемара, видела, как капли пота стекают у него по вискам и понимала – если она будет упираться, он ведь пойдёт до конца и перережет Ивару горло! Просто ей назло.
– Заслужили, – пробормотала она хрипло, усилием воли выдирая из себя это слово.
– Не могли бы вы подойти, найрэ Нье'Лири? – спросил Викфорд, даже не пошевелившись.
Она подошла и остановилась в двух шагах.
– Так что мне с ним сделать, моя госпожа? Пощадить? – спросил он с притворным смирением.
– Да. Отпустите его.
– Вы просите меня об этом? – усмехнулся он.
– Да, прошу. Пощадите его, – тихо ответила Эрика, глядя на измазанного в грязи Ивара и сгорая со стыда.
– Хорошо. Я отпущу его, – так же тихо ответил ей Викфорд и прищурился. – Но только при одном условии.
– При каком ещё условии? – внутри всё неприятно похолодело.
– Подойдите ближе.
Эрика сделала ещё шаг, не зная, чего ожидать.
– Да не бойтесь. Ближе. Я вас не съем. Я просто не хочу, чтобы это слышал ваш неудавшийся жених и вся его родня, – ещё тише сказал Викфорд. – Так вы готовы спасти ему жизнь?
Эрика сделала ещё шаг, глядя прямо в черноту ненавистных глаз. А милорд Адемар, не выпуская меча из рук, чуть склонился к её уху и прошептал:
– Хочешь, чтобы он остался жив – сделай то, что я тебя прошу. Сегодня на помолвке я тебя поцелую, Эрика Нье'Лири. И ты ответишь на мой поцелуй так, будто это твой муж вернулся после долгой разлуки – по-настоящему, с чувством. Надеюсь, целуешься ты так же искусно, как и стреляешь из лука?
Его голос был чуть хрипловатым, а дыхание горячим, и Эрику бросило в жар. От смысла этих слов, от того, что он говорил их при всех, и от того, что никто не слышал, что именно он говорит. А ещё от того, что ненависть к нему в этот момент достигла своего пика, и если бы не Ивар, лежащий в грязи, которому любое неосторожное движение грозило смертью, она бы снова ударила Викфорда по лицу. А если
– Согласна? Решай скорее, а то я не совсем здоров – могу и не удержать меч…
Его волосы коснулись её щеки, Эрика отпрянула и несколько мгновений смотрела на него, пытаясь совладать с той бурей чувств, что бушевала внутри. Сжимала пальцы, но руки дрожали, и даже губы дрожали, а лицо заливала краска стыда и ярости, потому что он снова её унизил. Не только унизил, казалось, это не Ивара, а её он только что вывалял в грязи и втянул в какой-то постыдный договор.
– Так ты согласна? – произнёс Викфорд, не сводя с неё глаз.
И смотрела он так, что Эрика понимала – он убьёт Ивара, если она откажет. «Всё или ничего», – читалось в его глазах. Она закусила губу, вскинула голову и спросила, скорее, из духа противоречия:
– А если обману?
Но Викфорд даже прищурился, глядя на Эрику, словно этот вопрос вызвал у него невольное восхищение, снова наклонился, только теперь ещё ближе, и прошептал ещё жарче:
– А если обманешь, то я найду потом этого неудачника и дам ему попробовать настоящего клинка. И не смотри на меня волком, пигалица, я умею целовать женщин. Тебе понравится.
Он резко отстранился и одним точным движением кисти отвёл меч. И ушёл, не оборачиваясь, лишь бросив на ходу Корину Блайту:
– Вышвырните этого недоумка. И заприте ворота.
Эрика лежала в лохани с горячей водой, а тётя расчёсывала её только что вымытые волосы.
– Не хочу я это платье надевать! К чему всё это? К чему мне рядится перед этим псом!
– Пропадать, что ли, платью? – спокойно ответила Бригитта. – Ты молода, радуйся, что в такое лихое время есть повод пройтись в красивом наряде. Много ли у тебя в жизни радости…
– Радости?! Ненавижу…
– Ну что ты так расстраиваешься, – утешала её тётя, – не такая ведь плохая участь. Станешь королевой, жизнь сытая, война закончится, хоть и враги они, но это жизнь – надо приспосабливаться… Для нас – женщин, плохой мир лучше доброй войны…
– Ненавижу его! Ненавижу! – шептала Эрика, с тоской глядя на свадебное платье, разложенное на кровати, и думая о том, что ей предстоит на помолвке.
Кто бы подумал, что это платье пригодится ей вот так!
«Надеюсь, у вас найдётся пара вёдер горячей воды, какое-нибудь приличное платье и служанка, умеющая держать в руках гребень? Не хотелось бы целовать перед всеми это чумазое лицо».
Да чтоб тебя медведь задрал!
Ей не хотелось лезть в эту душистую воду и втирать в волосы репейное масло, чтобы они стали мягкими и шелковистыми. Ей хотелось назло измазаться грязью, навозом и золой, и съесть чеснока с козьим сыром – пусть целует замухрышку! Пусть его стошнит при всех! Пусть проиграет свои пятьдесят золотых!