Верхний ярус
Шрифт:
— Может быть, стоит пойти куда-нибудь еще.
Человек в оленьей шкуре машет руками.
— Я думал, что уже пришел.
Мальчик, который все еще хочет сделать так, чтобы цифровой воздушный змей станцевал для его давно умершего отца, понимает, что лесной житель прав. «Господство» столкнулось с проблемой Мидаса. Все умирает позолоченной смертью.
АДАМ ЭППИЧ ПОЛУЧАЕТ ПОВЫШЕНИЕ ДО ДОЦЕНТА. Это не передышка — просто нагрузка возросла. Каждая минута и секунда его времени расписана: конференции, литературные обзоры, сбор фактического материала, подготовка к занятиям, рабочее время, огромные стопки эссе на проверку, комитеты, досье в связи с продвижением по службе и отношения на расстоянии с женщиной из издательства,
Он редактирует статью для публикации, одновременно просматривая новости и поедая разогретого в микроволновке цыпленка в соусе терияки, сидя в своем первом доме в Колумбусе, штат Огайо. У него нет времени ни на текущие события, ни на полноценную трапезу. Он втискивает их в работу и почти убеждает себя, что справился. Через десять секунд после начала сюжета понимает, на что смотрит: разрушенные здания и почерневшие балки, последствия, которые его собственная память уже не в силах восстановить мало-мальски точно. Кто-то взорвал в штате Вашингтон исследовательскую лабораторию, занимавшуюся модификацией генома тополей. Камера задерживается на закопченной стене. На бетоне краской из баллончика написаны слова, которые он когда-то помог сформулировать:
КОНТРОЛЬ УБИВАЕТ
СВЯЗЬ ИСЦЕЛЯЕТ
Их старые лозунги. Какая-то бессмыслица. Диктор новостей только усугубляет ситуацию. «Власти полагают, что пожар, нанесший ущерб в семь миллионов долларов, связан с аналогичными инцидентами, имевшими место за последние несколько лет в Орегоне, Калифорнии и северном Айдахо».
Мир делится, раздваивается, и Адам превращается в свою собственную имитацию. Потом ему на ум приходит более логичное объяснение: один или несколько его приятелей действует в одиночку. Скорее всего, Ник, после смерти возлюбленной. Или похожий на ребенка ветеран Дуглас. Или оба, объединившись с новыми адептами, чтобы продолжать поджоги. Тот, кто устроил этот новый пожар, использовал старые лозунги так, как будто ему принадлежат авторские права.
Камера показывает обугленную потолочную балку разрушенной лаборатории. Адам узнает обломки так, словно сам установил заряд. Не пять лет назад, а прошлой ночью. Как будто он только что вернулся домой и теперь должен сжечь свою пропитанную дымом одежду. Кадр задерживается на последних каракулях аэрозольной краской в конце коридора:
НЕТ ЭКОНОМИКЕ САМОУБИЙСТВ
Через шесть недель после того, как стал доцентом, он снова стал поджигателем.
ТРИ МЕСЯЦА СПУСТЯ ВЗРЫВАЕТСЯ АНГАР для машин на лесозаготовительном складе недалеко от Олимпийского полуострова. Мими читает об этом в «Кроникл». Она сидит на траве у Цветочной оранжереи, в углу парка Золотые Ворота, в десяти минутах ходьбы от Хиллтопа, Университета Сан-Франциско, где заканчивает магистратуру по реабилитации и консультированию в области психического здоровья. Она узнает лозунги, нацарапанные на месте происшествия — лозунги, которые когда-то принадлежали им всем. К новостной заметке прилагается боковая панель: «Хронология экологического террора, 1980–1999».
Арест, должно быть, всего лишь вопрос времени. Через месяц, через год раздастся стук в дверь, мелькнет значок… Люди проходят мимо, пока она сидит и читает. Бомж со всеми своими мирскими пожитками в засаленном рюкзаке. Туристы в желтых кепках следуют за женщиной, размахивающей японским флагом. Влюбленные смеются и швыряют друг в друга плюшевым жирафом. Мими сидит на траве и читает о преступлениях, которые, по-видимому, совершила сама. Она расстилает газету на траве перед собой и запрокидывает голову. Небо кишит невидимыми спутниками, которые могут определить ее координаты с точностью до десяти футов. Камеры в космосе могут прочитать заголовки: «Хронология экологического террора». Она смотрит вверх, ожидая, что будущее спикирует и арестует ее. Затем собирает газету вместе с мусором, оставшимся после обеда, и направляется мимо прибрежных виргинских дубов в сторону Лоун-Маунтин, на свою
ИЗВЕСТИЕ О НОВЫХ ПОЖАРАХ так и не доходит до Ника. Он узнает новости на автобусных остановках и кофейнях, от спецов по телефонному маркетингу и переписчиков населения, попрошаек в маленьких городках по всему побережью, готовых раскрыть — зачастую бесплатно — секреты, спрятанные от почти любого комментатора и аналитика.
В Бельвью, штат Вашингтон, он получает идеальную работу: да здравствует кладовщик, коему полагается сновать на мини-погрузчике по огромному сортировочному складу, распаковывать громаднейшие поддоны с книгами, сканировать штрих-коды и фиксировать их точное местоположение в колоссальной трехмерной матрице. Предполагается, что он установит рекорд скорости. Так и происходит. Это своего рода перформанс для самой утонченной аудитории: ни для кого.
Продуктом здесь являются не столько книги, сколько цель десятитысячелетней истории — то, чего человеческий мозг жаждет больше всего на свете, а природа наотрез отказывается дать. Удобство. Стремление к простоте — болезнь, а Ник — переносчик заразы. Его работодатели — это вирус, который однажды будет жить в симбиозе с каждым. Как только вы купили роман, сидя дома в пижаме, пути назад уже нет.
Ник распаковывает следующую партию, тридцать третью на сегодня. В хороший день он успевает открыть, отсканировать и разложить по полкам более сотни ящиков, на каждый уходит четыре минуты. Чем быстрее он движется, тем сильнее отдаляется перспектива неизбежной замены кладовщика-человека роботом. По прикидкам Ника у него в запасе пару лет, а потом он падет жертвой эффективного менеджмента. Чем усерднее он работает, тем меньше ему нужно думать.
Он ставит коробку с книгами в мягкой обложке на стальную полку и оценивает обстановку. Перед ним проход между стеллажами с книгами, похожий на бесконечное ущелье. Десятки таких проходов только в этом сортировочном центре. И каждый месяц открываются новые центры на нескольких континентах. Его работодатели не остановятся, пока не отсортируют все потребности, какие только могут быть. Ник тратит целых пять секунд своего бесценного времени, вглядываясь в книжную бездну. Зрелище наполняет его ужасом, неотделимым от надежды. Где-то посреди этих безграничных, замысловатых, тучнеющих лабиринтов печатного слова прячутся, закодированные в миллионах тонн соснового волокна, несколько слов правды — а может, страница или абзац, — способные разрушить сортировочные чары и вернуть людям риск, желания и смерть.
По ночам он трудится над своими фресками. Вырезает трафареты, сидя дома, а потом бродит с ними по всему городу, высматривая голые стены. Это игра с огнем — поступки, которые могут привлечь к нему внимание полиции. Но желание кричать посредством образов чересчур сильное. Он может выполнить работу среднего размера, от приклеивания скотча до его сдирания, минут за двадцать. Между двумя и четырьмя часами ночи, когда в противном случае он бы лежал без сна и грыз себя изнутри, можно оставить след в нескольких районах. Коровы в кевларовых жилетах. Протестанты, бросающие кленовые крылатки вместо гранат. Крошечные военные самолеты и вертолеты, роящиеся над цветущими шпалерами роз в натуральную величину, словно намереваясь их опылять.
Сегодня у него грандиозные планы: покрыть комплекс, в котором разместилось несколько адвокатских контор, шестнадцатью трафаретами, накладывающимися друг на друга. Забравшись на стремянку, Ник приклеивает пронумерованные листы, создавая узор в форме вазы, которая расширяется кверху и книзу. Трафареты покрывают фасад из шлакоблоков и, повернув на девяносто градусов, растекаются по тротуарам. Дальше приходит черед красок из баллончиков, и вырезанные фрагменты наполняются разноцветьем, которое просачивается через бумажный скотч. Несколько секунд на высыхание — и он сдирает трафарет, обнажая каштан. Ветви поднимаются на второй этаж офисного здания. Ствол опускается и переходит в массу корней, которые через бордюр устремляются в городскую канализацию. На высоте человеческого роста, чуть ниже уровня глаз, борозды коры превращаются в штрих-код шириной два фута.