Верхний ярус
Шрифт:
— Мэм, просто освободите руки — и можете быть свободны. Страдать необязательно, — говорит шериф. Женщину возле Мими рвет.
Дуглас кричит ее имя. Полицейский с палочкой берет ее одной рукой за затылок.
— Мисс? Вы хотите освободиться?
— Пожалуйста, не делайте мне больно. Я не хочу.
— Тогда просто освободитесь.
Дуглас чуть не ломается пополам. «Уходи!» Глаза Мими сталкиваются с его. Они безумно полыхают, ноздри раздуваются, как у кролика в силке. Он не понимает взгляда, какого-то предсказания. Ее глаза говорят: «Что бы ни случилось, помни, чего я добивалась». Полицейский закидывает ее красивое лицо.
И тут он вспоминает. Он-то может двигаться. Так просто: Дуглас возится с карабинами, приковывающими запястья к кольцам «черных мишек», — и он свободен. Вскакивает, завывая:
— Назад!
Не то чтобы все замедляется. Просто его мозг ускоряется. У него есть все минуты на свете, чтобы несколько раз подумать: «Нападение на полицейского. Уголовное преступление. От десяти до двенадцати лет тюремного заключения». Но коп сбивает его на пол раньше, чем Дугги успевает замахнуться. Раньше, чем кто-нибудь успел бы крикнуть «Дерево I».
Той ночью потрясенный оператор делает копию пленки и сдает ее прессе.
ДЕННИС ПРИНОСИТ ТЫКВЕННЫЙ СУП-ПЮРЕ в хижину Патриции на обед.
— Патти? Даже не знаю, стоит ли об этом говорить.
Она тыкается лбом ему в плечо.
— Уже поздно сомневаться, нет?
— Запрет не продержится. Уже закончился.
Она отстраняется и мрачнеет.
— Что это значит?
— Вчера по телевизору сказали. Еще одно судебное решение. Лесная служба освобождена от временной приостановки, принятой на твоем слушании.
— Освобождена.
— Они готовы одобрить новый план лесозаготовки. По всему штату сходят с ума. В головном офисе лесозаготовительной компании провели демонстрацию. Полиция заливала людям химикаты в глаза.
— Что? Ден, не может быть.
— Показывали видео. Я не смог смотреть.
— Точно? Здесь?
— Я сам видел.
— Но ты же сказал, что не смог смотреть.
— Я видел.
Его тон — как пощечина. Кажется, они ссорятся — хотя оба не умеют. Деннис тоже смущенно опускает голову. Плохой песик; больше так не будет. Она берет его за руку. Они сидят над пустыми мисками, глядя в узкий просвет в роще болиголова. Вспоминаются вопросы, которые задавал на слушаниях судья. Какой толк от природы? Какая разница, когда право на неограниченное развитие превратит все леса в геометрические доказательства? Дует ветер, болиголов машет своими перистыми побегами. Какой изящный профиль, какое элегантное дерево. Ему стыдно за людей, стыдно за эффективность, запреты. Серая кора, ветки — сочно-зеленые; иголки — плоские вдоль стеблей, смотрят вовне. Характер развития спокойный, даже философский в своей безмятежности. Шишки — маленькие — что бубенчики на санях, довольные своей вечной тишиной.
Это Патриция нарушает тишину, как раз когда накатывает спокойствие.
— В глаза!
— Перцовый газ. Ватными палочками. Так выглядело, будто… это не наша страна.
— Люди прекрасны.
Он поворачивается к ней в ужасе. Но он — человек веры, и потому ждет, удосужится ли она объяснить свои слова. И да, думает она. Набирается упрямства от этой мысли. «Да: прекрасны». И обречены. Поэтому она никогда и не
— От безнадежности они становятся решительней. Нет ничего прекраснее.
— Думаешь, мы безнадежны?
— Ден. Как остановить вырубку? Она даже не замедляется. Единственное, что мы знаем, — это как расти. Расти активнее, расти быстрее. Больше, чем в прошлом году. Расти до самой пропасти и дальше. Без вариантов.
— Понимаю.
Очевидно, не понимает. Но из-за его готовности ей врать у нее тоже сердце кровью обливается. Она бы рассказала ему, как высокая, шаткая пирамида большой жизни уже валится, в замедленном темпе, от огромного и быстрого пинка, сдвинувшего планетарную систему. Нарушаются великие круговороты воздуха и воды. Древо Жизни снова падет, свернется в пенек беспозвоночных, жесткого земного покрова и бактерий, если только человек… Если только человек.
Люди подставляют собственные тела прямо на линию огня. Даже здесь, в стране, где ущерб давно нанесен, где потери этого года — ничто в сравнении с тем, что произошло на далеком юге… людей бьют, над людьми измываются. Людям мажут глаза перцем, а она — та, кто знает, что каждый день мы теряем по триллиону листьев без возможности восстановления, — не делает ничего.
— Ты бы назвала меня мирным человеком?
— О, Ден. Ты мирный почти как растение!
— Мне плохо. Мне хочется покарать этих копов.
Она сжимает его руку в ритм качающемуся болиголову.
— Люди. Столько боли.
ОНИ СОБИРАЮТ ГРЯЗНЫЕ ТАРЕЛКИ в пикап для поездки в город. У двери Патриция хватает Дугласа.
— Я же богатая, да?
— Не настолько, чтобы пойти во власть, если ты об этом.
Она смеется слишком громко и замолкает слишком быстро.
— На данный момент сохранение природы в тупике. И теперь я вижу, что ничего не изменится. — Он смотрит на нее и ждет. А она думает: «Если бы весь наш вид мог вот так смотреть и ждать, как этот человек, мы бы еще могли спастись». — Я хочу открыть семенной фонд. Сейчас в мире вдвое меньше деревьев, чем когда мы с них слезли.
— Из-за нас?
— Один процент мирового леса — каждое десятилетие. Площадь больше Коннектикута — каждый год.
Он кивает, словно это удивило бы любого, кто не следит за ситуацией.
— Когда я уйду, вымрет уже до трети существующих видов.
Денниса удивляют ее слова. Она куда-то собирается?
— Десятки тысяч деревьев, о которых мы почти ничего не знаем. Виды, которые и классифицировать толком не начали. Это как сжигать библиотеку, художественный музей, аптеку и архив одновременно.
— Ты хочешь создать ковчег.
Она улыбается из-за слова, но пожимает плечами. Слово как слово.
— Я хочу создать ковчег.
— Где можно сохранить… — Его захватывает странность идеи. Хранилище для сотен миллионов лет работы. Положив руку на дверцу пикапа, он смотрит на верхушку кедра. — И что… что ты будешь с ними делать? Когда они?..
— Ден — я не знаю. Но семена могут пролежать тысячи лет.
Они встречаются вечером, на холме, выходящем на море. Отец и сын. Немало воды утекло. После этого часа вместе в новейшем окружении утечет еще больше.