Верхом за Россию
Шрифт:
На краю деревни ночью на 13 мая русский часовой, внезапно зловеще появившаяся всего в двух метрах от меня фигура, с винтовкой, наведенной на меня, громко спросил у меня пароль. На мое холодное «Ne snaju», сопровождавший меня перебежчик из немцев Поволжья, долго лопотал по-русски с часовым, объясняя тому, что я ему поручил. «Марш!» — был ответ, и мы все вместе тяжело поплелись дальше. Окончание этого сражения я пережил, «временно одолженный» для командования другим дивизионом, но еще раньше странную тишину поворота в ходе битвы, постепенное умолкание еще спрятанных где-то Т-34, после этого дребезжащий резкий крик уничтожающих их, тоже где-то спрятавшихся, 88-милимметровок, а потом как его окончание необозримые колонны коричневых фигур, направлявшихся в плен.
Эта битва в середине мая под Харьковом, превращенная двумя немецкими танковыми корпусами в блестящую победу, была для нас, нетерпеливо ждущих весны немецких войск на востоке, сигналом к продвижению.
В сравнении с этим все достигнутые прошлой весной на юге успехи, прорыв к Эгейскому морю, фантастический скачок на
Вот что касается третьего фронта сегодня. Эта картина совсем отличается от Первой мировой войны, когда вся западная часть Средиземного моря с самого начала неоспоримо досталась противнику, Германская империя почти вообще не знала третьего фронта. Его прикрывала Австрия, вместе с болгарами и турками, даже очень близко до Суэцкого канала и Персидского залива. Оттуда, с юго-востока, и пришла эта война, и разгорелась она там отнюдь неслучайно и неслучайно в 1918 году снова нашла свое подтверждение в форме полнейшего расщепления этого пространства, довершенного разрушения его создававшегося на протяжении веков строения, с одного конца путем разгрома Османской империи, на другом — империи Габсбургов. И империи Габсбургов — в первую очередь, ведь именно тут, на преимущественно чужих, не немецких землях возникло то своеобразное строение второй немецкой великой державы наряду с той, что сформировалась на северо-востоке. Разрушение этой так называемой Дунайской монархии как хранилища немецкого влияния являлось беспрецедентно безусловным приоритетом среди разнообразных военных целей союзников. Кроме того, им казалось, что гораздо проще будет разорвать это художественное произведение многонационального государства, чем закрытую в одном поселении и чистокровную Германию. Действительно последствия уничтожение габсбургской империи неослабно сказываются еще сегодня, как раз теперь на этой войне. Нельзя сказать, что у нас теперь нет союзников! Тем не менее, чисто румынские или мадьярские вспомогательные корпуса никогда не смогут сравниться по боевой мощи с той, которой могли бы обладать те же румыны или венгры, но прочно включенные в находящуюся под немецким командованием и на добрую четверть состоящую из собственно немцев австро-венгерскую армию.
Первая мировая война была войной не одной немецкой великой державы, а двух, «тевтонских держав», как назвал их Черчилль, войной именно обеих великих держав европейского центра против всех на его флангах. При этом только западный фронт был исключительно германо-имперским, восточный же фронт с самого начала был разделен; то, что происходило тогда еще между Украиной и Адриатическим морем и южнее, только в исключительных случаях, между прочим, интересовало высшее командование сухопутных войск Германии. Как сегодня снова этот третий фронт блокировал союзникам все доступы к Черному морю, также и на суше. Попытка Англии прорваться через Дарданеллы уже в 1915 году окончилась довольно жалким провалом.
Это так далеко выдвигающееся на восток, угрожающее даже Черному морю положение Австро-Венгерской монархии одновременно прикрывало фланг Германской империи от любого направленного против нее наступления русских. Именно это положение позволило в 1914 году построить «план Шлиф-фена», основываясь на абсолютном прикрытии немецкой спины австрийскими армиями, и полностью переложить на австрийцев ведение войны против России — за исключением в Восточной Пруссии — до достижения немцами победы на Западе. Следовательно австрийская армия должна была, начиная с августа, как условлено, наступательными методами задержать все напирающие на Среднюю Европу массы русских войск. Действительно нигде на всем фронте от Буковины до Силезии русским не удался ни один решительный прорыв внутрь территории Австро-Венгерской монархии, не говоря уже хоть каком-то прорыве до границ Германской империи, на который они так надеялись. Мой отец, еще майор в гусарском полку, тоже с самого начала участвовал в этих начальных битвах в южной Польше и Галиции, занимаясь, среди прочего, и разведкой. Такого изобилия событий, как в постоянной чередующихся наступлениях и отступлениях, побед и поражений никогда не повторилось больше в такой степени и на этом фронте
Армии Австрии оказались единственными из выступивших друг против друга летом 1914 года армий, которые действительно выполнили поставленную перед ними задачу: задержали наступающие массы русских, пусть и ценой огромных потерь. Все остальные завязли в их проектах. Оставшиеся тогда на полях сражений австрийские солдаты лучших годов призыва были заранее предопределены в жертвы только из-за происшедшего по собственной вине непростительного выхолащивания, «разбавления» «плана Шлиффена». Этот беспрецедентный случай жертвенности почти всей одной армии ради обеспечения победы другой, союзной с нею армии очень неохотно обсуждался германской стороной во время последовавших военных лет и после ее окончания. Сегодня вряд-ли еще хоть кто-то знает об этом. Сейчас нам не хватает союзной армии того же масштаба и такой же надежности, которая стояла тогда с нами плечом к плечу, не хватает, не в последнюю очередь, как раз из-за того третьего фронта, издержки которого нам теперь приходится нести в одиночку.
И тут мне снова вспоминается принц Евгений, о котором мы уже говорили сегодня. Марш на Париж потерпел неудачу из-за отхода союзника, англичан, которые не хотели сделать австрийского императора слишком сильным. Зато другой, гораздо более длинный марш принца увенчался успехом. И это при том, что принц предпринял его без могущественных союзников и поставил его целью не только победить врага, но и отнять у него все страны, которыми он владел на протяжении веков. Этот марш был направлен из Вены против юго-востока, против тогда еще такой могущественной Османской империи, и окончился, разделенный на два этапа, сначала в Белграде, весьма оспариваемой главной точке всего протянувшегося от Вены до Стамбула юговосточного пространства. Причина этого успеха, который не только состоял из выигранных битв, но и обосновал новый порядок, продержавшийся по сути два века после этого, была совсем простой: императорские войска и принц Евгений во главе их пришли не как завоеватели, а как освободители. И куда бы они ни приходили, их повсюду все радостно приветствовали именно как освободителей, даже сербы. Им нигде не приходилось ставить ногу угнетателя на оккупированную страну. Мы тут — тоже пока еще освободители. Мы должны постараться остаться таковыми. Или вы верите, что мы могли бы искоренить вот этот народ здесь? Посмотрите же на них, посмотрите на этих детей! Они порой в лохмотьях, но зато они здоровы, не капризны, закалены и так многочисленны, как нигде у нас. А эти женщины! Естественные, упорные, привычные к любой работе и ко всему этому еще неиспорченные. Они рожают детей от своего первого и единственного мужа и, вероятно, не под наркозом. Нет, против воли русских и, прежде всего, русских женщин мы не можем удержать эту страну — только вместе с ними. Все иное было бы самоубийством.
Принц Евгений тоже создавал империю на Дунае с венграми, с хорватами, с сербами, а не против них. Только потом прибыли немецкие поселенцы в Ба-нат, в Бачку и Баранью, и плуг последовал за мечом. Что изменилось с тех пор — только наши масштабы. То, что представляется нам, нацеливается дальше: империя многих народов как империя Габсбургов, но на этот раз до крыши мира, уже не римская больше, нет, а русская империя немецкой нации, совсем нового вида. Ее последним примером была Австрия. Британцы и французы единодушно разрушили ее в 1918 году. Они знали, почему. Империя над народами и посреди Европы, что-то в этом роде никогда больше не имело права возникнуть. Она была слишком опасной и, при немецком управлении, даже еще более опасной, вероятно, чем Пруссия, в силу заразительного влияния, на которое Пруссию не считали способной. А в случае Австрии оно носилось в воздухе.
Австрия была сочленением между Германией и всем юго-востоком. Она было ее прикрытием, ее секундантом, ее мостом к Балканам, к Средиземному морю и к странам ислама — тем, кто многократно усиливал германскую силу. Потому тогда разбили Австрию, не Пруссию, а теперь мы вместо этого стоим у истоков Сверх-Австрии, Австрии от Рейна до Амура. Эта Австрия грядет. Вопрос только в том, будут ли ее руководить немцы или русские. Третьей возможности здесь нет.
Эту войну — и мир после нее — можем выиграть только мы или русские, не англичане и не французы. Это не «их очередь». Они больше не могли этого уже в 1918 году. К тому же, речь идет и не об их стране. Сейчас пришел черед тех, кто еще может принести что-то новое, еще неиспытанное. Другие могут затормозить это, оттянуть, отсрочить как в 1918 году, но они не могут предотвратить это. То, чему приходит очередь произойти, то всегда происходит — все равно, с чьей помощью.
Австрийцы были «на очереди», когда принц Евгений создавал им их империю и народам Дуная защищающую крышу. В их соединении друг с другом и в связи с Германией состояла их миссия, и она исчезла, когда Сен-Жерменский и Трианонский договоры на месте старой Австрии, на месте того художественного произведения, полного чувства, смысла и разума, поставили уродства их собственных творений — уродства во всем, вплоть до их имен. Подумайте только об уже бесславно погибшей Чехословакии или о также исчезнувшей в прошлом году Югославии. Пусть они никогда больше не смогут портить карту Европы! Снести их и освободить угнетаемые там народы из их тюрем — только это было бы уже достаточным оправданием для войны.