Верховные судороги
Шрифт:
Небеса над Капитолийским холмом и всегда-то были темными от судебных повесток и предписаний, но, поскольку Верховный суд есть суд, как-никак, верховный, Министерству юстиции в самом полном его составе только и оставалось, что бессильно топать ногами в пол да жаловаться прессе на «верховное высокомерие». Ювеналово quis custodietцитировалось телевидением так часто, что даже трехлетние дети начали легко и свободно изъясняться на латыни. Подобного презрения к себе Верховный суд не вызывал у граждан страны со времен слушания дела «Буш против Гора». [81] Уж не лишился ли Председатель Верховного суда Хардвизер прежней хватки? «При Ренквисте такого не случилось бы». К тому же говорят, что он попивает. Все это очень грустно.
81
Буш
А в эпицентре этой неразберихи и раздоров стояла судья Пеппер Картрайт, — поначалу сильнее прочих от утечки и пострадавшая, она постепенно становилась в глазах публики первопричиной всех неприятностей. В газетах начали даже появляться редакционные статьи, требовавшие ее импичмента. Недаром ведь говорят, что у Вашингтона от поры до поры возникает потребность в ведьме, которую можно было бы сжечь.
Тем временем президент, который посадил ее в Верховный суд, готовился в проведению самой донкихотской за всю историю страны кампании по выборам на второй срок. Он объявил о своем намерении не потратить ни гроша на телевизионную рекламу собственной персоны и ни единого дня на выступления в Айове, Нью-Гэмпшире и любом другом из тех штатов, в которых проводятся первичные выборы. Лозунг его кампании был почти вызывающе прозаичным: «Вандердамп — того же самого, но побольше!»
«В качестве боевого клича, — сказал один из мудрецов от политики, — это мало походит на „Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом“ [82] ».
И тем же временем поправка об ограничении срока президентского правления старательно ратифицировалась законодательными собраниями различных штатов. Состоявшие в этих собраниях сенаторы были недовольны Вандердампом, уже несколько лет не подпускавшим их к государственному пирогу. А с другой стороны, народ, похоже, находил отсутствие у президента интереса к переизбранию и его занимающую дух откровенность освежающими, если не уникальными. Согласно опросам, многие граждане страны пересмотрели свою quondam odium. [83] Популярность президента выросла на двенадцать процентов, или, как выражаются в Вашингтоне, на двузначное число.
82
Слова, произнесенные королем Генрихом на поле сражения при Галлфлере ( Шекспир У.,Генрих V, III.1. Перевод Е. Бируковой).
83
Прежняя неприязнь (лат.)
Находившаяся в самой гуще этой ревущей бури Пеппер сморкалась, вытирала слезы и пыталась заниматься своим прямым делом — наиболее точным, по возможности, истолкованием Конституции США. Однако веселого в этом занятии было мало, к тому же она скучала по открывавшемуся из прежнего ее окна виду на Центральный парк. Скучала по времени, когда она лежала в постели, вглядываясь в парк и жуя горячие рогалики. Бадди был не прав, говоря, что в Вашингтоне нет хороших ресторанов, и все же отыскать углеводы настоящего нью-йоркского качества ей пока что не удалось. Впрочем, это было не самым большим из ее разочарований.
Как-то раз, дело было во время перерыва на ланч, Пеппер, зайдя в кафетерий Верховного суда, оказалась стоящей в очереди за Криспусом Галавантером.
— Почему это мы с вами, — произнес он своим сочным виолончельным голосом, — вечно оказываемся в хвосте любой процессии? Когда наконец мы займем в шествии к славе места, которые принадлежат нам по праву? Мир в недоумении.
Криспус нередко прибегал к такому вот пародийно выспреннему тону. Клерки прозвали его «карамельным цезарем», и он до того привык к этой кличке, что временами
Пеппер улыбалась, составляя на поднос желе с фруктами, творог, холодный чай. Криспус нагрузил свой достойными обжоры количествами мясного рулета, картофельного пюре, лимской фасоли, нарезанного колечками лука, добавив ко всему этому две бутылки «Доктора Пепперса».
— Могу я… составить вам компанию? — спросил он. Собственно говоря, вопрос этот представлял собой некоторое нарушение протокола, поскольку под мышкой у Пеппер были зажаты бумаги — знак того, что она собирается читать за едой, — однако не родился еще человек, способный отказать Криспусу.
— Как вы себя чувствуете посреди нынешних бури и натиска? — спросил он.
— Нормально. Меня, по крайней мере, не приглашают на детектор лжи, — ответила Пеппер, поддевая вилкой кусочек творога.
— Безобразная история. Вы такого не заслужили. Да и все мы имеем в итоге вид самый бледный. Я не виню председателя за то, что он так разозлился, однако и не думаю, что, напустив на нас ФБР, он укрепит присущее нам чувство общности.
— Я просила его не делать этого, — сказала Пеппер. — Но он уже закусил удила. Начал распространяться о том, какой это позор, и так далее, и тому подобное. По-моему, он сейчас… не в лучшей форме.
Криспус задумчиво пожевал.
— Мне за него тревожно, — сказал он. — Шеф либо переживает периодонтальный кризис — в последнее время от него сильно разит мятой, — либо водит чрезмерно теплую дружбу с Джоном Ячменное Зерно. Что ж, ему выпали суровые испытания. Мне нравится Деклан. Я не соглашаюсь с ним девять раз из десяти. И по поводу геевских браков тоже не согласился. Однако сей кот выскочил из мешка, и обратно его уже не засунешь. С этой задачей навряд ли кто справится. А тут еще история с «Суэйлом». Увы. Как ваше желе, кстати? Не хотите попробовать мясной рулет? Он… у меня нет слов, чтобы описать его платоновскую идеальность. А знаете, кому принадлежит рецепт? Миссис Франкфуртер. [84] Живет после нее и жить будет. Обратился в наше наследие. Как бы мне хотелось оставить такое же. Быть может, мое начо [85] сумеет затмить все прочие блюда? «Начо Галавантера». Нет, «начо Криспус». Рецепт, который останется в веках. И вы, подумать только, присутствовали при начале его восхождения к славе. Вы ощущаете историческую значимость этого момента?
84
По-видимому, супруга Феликса Франкфуртера (1882–1965), юриста, советника президентов В. Вильсона и Ф. Рузвельта, бывшего в 1939–1962 годах членом Верховного суда.
85
Начо — мексиканская закуска — чипсы, запеченные с сыром и перечным соусом.
— Попробуйте лучше желе, — предложила Пеппер.
— Возражаю, — ответил Криспус. — Возражаю категорически. Никогда больше эти уста не коснутся желе.
— Полинасыщенных жирных кислот, которые навалены на вашу тарелку, хватило бы и для того, чтобы прикончить марафонца.
— К вашему сведению, мисс Диетолог, одиозная субстанция, разместившаяся на вашейтарелке, — говорю это без какого-либо неуважения к творогу, — была практически единственной пищей, какую я мог позволить себе в студенческие годы. Она да еще отвратная японская лапша. — Криспуса передернуло. — И все же я беспокоюсь за Деклана. Я не большой любитель бесед на околослужебные темы, однако говорю вам здесь и сейчас, мне за него тревожно.И Пэги, милейшей, добрейшей женщине, тоже. Но ей до него достучаться не удается. Он не подпускает ее к себе. А человек, не подпускающий к себе Пэги Плимптон, лишается общения с квинтэссенцией гуманности. Я вчера виделся с ним, и выглядел он, как… как персонаж Эдгара Алана По. Я сказал ему, сказал тоном самым отеческим: «Дек, помните, что по другую сторону стены унижения лежит свобода».
— И что он ответил? — спросила Пеппер.
— Он ответил: «Вы это в „Путешествии пилигрима“ вычитали или на бумажке, которую выковыряли из печеньица с предсказанием в дурном китайском ресторане?» Я рассмеялся. Он нет. Его даже собственные остроты не веселят. А не получать удовольствия от собственных афоризмов — это то же самое, что умирать от жажды посреди своего винного погреба.
— Я ощущаю себя в этой истории какой-то сбоку припекой, — сказала Пеппер.
Криспус пожал плечами: