Veritas
Шрифт:
– Благодарение Богу, я на это надеялся. И передай мои наилучшие пожелания мальчику, который во время нашей последней встречи еще не появился на свет, – дружелюбно сказал он.
Тем временем к нам снова приблизилась служанка, предлагая газеты, поскольку услышала, что мы итальянцы.
– Leggete il «Коррьере Ординарно», signori! [33] Или лучше предложить вам «Виннерише Диариум»? – воскликнула она, жеманно произнося это на разных языках и протягивая нам экземпляры газет.
33
Почитайте… синьоры! (итал.).
Доменико
– Эх, жаль.
Тут я бросил последний взгляд на его маленькие очки и удостоверился: Атто ослеп.
– Однако покончим с изъявлениями благодарности, – тут же, обращаясь ко мне, заявил он, хотя я почти ничего не успел сказать. – Я должен тебе кое-что объяснить.
– Объяснить? – с отсутствующим видом повторил я, еще не оправившись от своего печального открытия.
– Ты наверняка задаешься вопросом, как это аббату Мелани, этому пройдохе, удалось в военные времена попасть из Франции в Вену, в то время как все враги-французы вместе с их товарами изгнаны из империи.
– Что ж, по правде говоря… Мне кажется, я знаю, как вы это устроили.
– Ах, вот как?
– Об этом было написано в газете, синьор Атто. Вам помогло то, что вы – итальянец. Вы, если я правильно понял, выдали себя за чиновника императорской почты и подписались Милани вместо Мелани, как вы обычно делаете. Вероятно, вы дали понять, что прибыли из Италии, воспользовавшись паспортом, который…
– Именно таким образом, браво, – перебил он меня, не давая произнести компрометирующие слова. – Я попросил хормейстера монастыря Химмельпфорте, эту добрую женщину, ничего не сообщать о моем прибытии. Я хотел сделать тебе сюрприз. Однако вижу, что ты, вопреки своим прежним привычкам, читаешь в Вене газеты, или, по крайней мере, «Виннерише Диариум», очень информативный журнал. Таковы австрийцы, они любят быть в курсе дел, – добавил он тоном, в котором слышалась смесь страха перед врагами Франции, удивления их порядками и раздражения от их шпионского таланта.
– Так вы читали ту рубрику, где?…
– Мой верный Доменико, который знает немецкий язык, – сказал он, указывая на своего племянника, по-прежнему сидевшего молча, – время от времени развеивает мрак, в который угодно было обрушить меня нашему дорогому Господу, – произнес Атто взволнованным голосом, что должно было означать, что теперь читает ему Доменико.
И действительно, прибытие Атто в город было чем-то из ряда вон: как ему удалось беспрепятственно попасть в столицу империи? При этом стражники Вены всегда славились своей строгостью! Все присутствующие в городе люди, и в первую очередь опасные индивидуумы, были под постоянным наблюдением: чужестранцы, шпионы, саботажники, больные, цыгане, попрошайки, бездомные, распутники, игроки и тунеядцы. С тех пор как от турок стала исходить постоянная угроза, особенно после последней осады 1683 года, Леопольд I, отец нынешнего императора, ужесточил мероприятия по безопасности. Регулярно производился учет всех людей, живших в пределах городских стен, исключая только солдат и их семьи. Дополнительно контролировали тех, кто имел дело с путешественниками и принимал гостей. Владельцы квартир, домовладельцы, хозяева отелей, трактирщики и кучера: никто не должен был кого бы то ни было укрывать, кормить или перевозить с одного места на другое, не передав его данные ландмаршалу, бургомистру, уличному или квартальному комиссару, комиссии по безопасности и, наконец, страшной инквизиции. Тот, кто втайне принимал у себя чужестранцев, даже на одну ночь, подлежал суровым штрафам, начинавшимся с немалой суммы в шесть имперских талеров. Чтобы помешать чужестранцам проезжать через городские ворота неузнанными, просто пересев из дилижанса в колымагу перед воротами, контролировали также ломовых извозчиков, кучеров почтовых карет и фиакров. И это было еще не все: нарушителей запугивали, организовав два тайных пункта, где можно было анонимно указать
– Как, ради всего святого, вы обошли контроль?
– Очень просто: они велели мне подписать «записку» – так они называют бумагу, где записывают данные, – и я смог въехать. И поверь мне, я подписался совершенно нормально, я не намеревался изменять свое имя на Милани. Я знаю, что иногда пишу неразборчиво, но они сами неправильно прочли его. В таких случаях лучшая стратегия – это совершенно не скрываться.
– И никто ничего не заподозрил?
– Ну, посмотри на меня. Кому стоит опасаться восьмидесятипятилетнего слепого итальянца, который вынужден путешествовать в паланкине?
– Восьмидесятипятилетний слепой никак не может быть императорским почтмейстером!
– Ну почему же, вполне, если он на пенсии. Разве ты не знаешь, что здесь, в империи, их поддерживают до самой смерти?
Затем он принялся ощупывать мое лицо, как делал это во время нашей первой встречи, чтобы освежить его в памяти с помощью кончиков пальцев.
– Ты многое испытал, мой мальчик, – заметил он, обнаружив морщины у меня на лбу и щеках.
Он сжал мои руки, огрубевшие, с мозолями и шишками, оставшимися еще из Рима, и промолчал.
– Мне так жаль, господин аббат, – отважился произнести я, не отводя взгляда от его лица, но все слова благодарности и, более того, детское почтение перед этим хрупким кастратом, застряли у меня в горле при виде безжалостных темных очков.
Он перестал ощупывать меня, сжал губы, словно был вынужден сдерживать выражение глубокой печали, которое, однако, тут же скрылось за поднесенной ко рту чашкой кофе и изящным жестом, которым он поправил на носу свои очки.
– Ты, наверное, спрашиваешь себя о причинах моего появления, исключая, конечно, желание повидать тебя снова; удовольствие, которого в моем возрасте и с учетом тяжких недугов, терзающих меня, честно говоря, не хватило бы для того, чтобы воспротивиться советам моих врачей. До последнего они пытались помешать мне покинуть Париж и предпринять столь длительное и преисполненное опасностей путешествие.
– В таком случае… вы прибыли по иной причине, – сказал я.
– По другой причине, да. Ради мира, если быть точным.
И когда он начал говорить, в нос мне ударил аромат немного подслащенного лукумом (липкая турецкая сладость, которая, в отличие от меда, не влияет на вкус напитка) кофе, и я наконец предался теплому ощущению счастья от того, что снова обрел этого пройдоху, лжеца, шпиона, обманщика и, быть может, даже убийцу, которому был обязан теперешним богатством и разнообразными уроками. Уроками, которые угрожали моей жизни, потому что я следовал им или – что бывало чаще – отказывался от них.
Рассказ Мелани начался с 1709 года, с событий двухлетней давности: не только в Италии была ужасная зима, но и во Франции, это был самый ужасный год за все правление Людовика XIV.
В январе льдом покрылись все улицы и берега рек; смерть безжалостно косила население, даже богатых людей. Многие из тех, кто отваживался выйти на дорогу пешком или верхом, умирал от холода, Церкви полнились трупами, король потерял больше подданных от мороза, чем от страшной войны. Даже исповедник короля, отец Ла Шез, умер во время очень короткого путешествия из Парижа в Версаль. Атто целый месяц лежал в постели с простудой. Войскам платили плохо, и если офицеров не поддерживали их семьи, то сражались те с большой неохотой. Банковские дома платили уже не золотыми и серебряными монетами, а бумагами государственного монетного двора, которые именовались банкнотами; в качестве векселей и для всех других оплат впредь должны были действовать только эти бумаги, однако если кто-то хотел их продать, то есть обменять на золото или серебро («настоящие деньги, не какие-то жалкие бумажки!» – воскликнул Мелани), получал по распоряжению короля только половину их номинальной стоимости.