Veritas
Шрифт:
– Как же ты тогда объяснишь, – вставил я, – что в домах крестьян, где мы с тобой чистим камины, на столе лежат столовые приборы из резной слоновой кости, можно увидеть тарелки из чудеснейшей керамики, гардины и скатерти с великолепными кружевами, красивые бокалы, мягкие кресла и причудливо украшенные печи? Даже в домах за городом кладовые всегда полны, а из кухни доносится аромат, от которого слюнки текут?
– Обстоятельства с тех пор очень сильно улучшились, – сказал Симонис.
Утомившись от вечного шпионажа, жители Вены наконец
– Поэтому вы наверняка поймете, господин мастер, что жители Вены вздохнули с облегчением, когда старый император Леопольд умер, после пятидесяти лет правления. А шпионы, такие как Данило, зарабатывают меньше, чем раньше, поскольку толерантность таки пробила себе дорогу, особенно с учетом Иосифа, который представляет собой полную противоположность своего отца. Он любит роскошь, красоту и помпезность.
– Откуда же ты знаешь, что Данило – шпион? Разве это не должно быть тайным занятием?
– Господин мастер, от тренированного взгляда студента не ускользнет ничего. И нас, товарищей Данило, слишком много, чтобы он мог заниматься этим у нас под носом незаметно.
– То, чем занимается Данило Данилович, не делает студенту чести; тем более графу, путь даже он и нищий.
– Но Данило – граф из Понтеведро, господин мастер, а Понтеведро расположен посреди полу-Азии, помните? – ответил он мне с заговорщицкой улыбкой. – Точно так же, как и эта бестия, мой младшекурсник. Ведь правда же, Пеничек, что ты – полуазиатская бестия? Кивни, младшекурсник!
Бедный Пеничек повернулся и кивнул.
– Еще, младшекурсник! И покажи, что ты доволен, – упрекнул его грек.
Пеничек повиновался, несколько раз кивнул головой в знак согласия и глупо улыбнулся.
– Да, Симонис, я припоминаю, что на церемонии снятия ты что-то говорил мне о полу-Азии, – сказал я, без удовольствия наблюдая за этой сценой, впрочем, не желая вмешиваться, поскольку речь шла о студенческих обычаях. – Ты говорил, что страны на границе Азии, такие как вот это Понтеведро, в корне отличаются от наших.
– В них встречаются европейское образование и азиатское варварство, – ответил Симонис, внезапно посерьезнев, – западное стремление вперед и восточная инертность, европейская гуманность и дикий, жестокий раздор между народами и религиями, господин мастер, которые должны казаться нам с вами, поскольку мы – европейцы, не просто чуждыми, а неслыханными. Этих людей нужно остерегаться. Но теперь нам следует прерваться, господин мастер: мы на месте.
Мы вышли из коляски Пеничека, поднялись по каменной лестнице и оказались на открытом пространстве, на краю кольца стен,
– Мы часто встречались здесь, все товарищи Данило и… странно, но я его еще не вижу. – Симонис огляделся по сторонам. – Обычно он очень пунктуален. Подождите, я пойду поищу его.
Данило Данилович выбрал в качестве места встречи очень отдаленную часть городских бастионов. К укрепленным стенам почти всюду можно было подойти, однако из-за темных сделок, совершавшихся здесь ночью, они были слишком известны. Солдаты городского гарнизона пользовались именно темнотой, чтобы втайне торговать вином и развлекаться с девушками, молодыми красотками, во множестве предлагавшими свои тела на бастионах. Однако в этот вечер из-за холода и ледяного ветра, безжалостно проносившегося над бастионом, не было видно ни солдат, ни проституток.
Симонис исчез вот уже добрых четверть часа назад. Что, черт возьми, произошло? Я собирался пойти поискать его, когда увидел, как из темноты вынырнула его тень.
– Господин мастер! Господин мастер, бегите, скорее! – прошептал он сдавленным голосом.
Я побежал со своим помощником на террасу расположенного неподалеку бруствера, где лежал черный ком непонятных очертаний.
– О боже мой, – простонал я, разглядев в этом коме человеческое тело и увидев лицо крупного, сильного человека: Данило Даниловича.
– Что с ним случилось? – спросил я, с трудом переводя дух.
– Его закололи, господин мастер, вот, смотрите, – сказал Симонис и распахнул его пелерину, – все в крови. Они нанесли по меньшей мере двадцать ударов.
– О боже мой, мы должны увезти его отсюда… Но что ты делаешь?
Симонис вынул из кармана ампулу с какой-то жидкостью и поднес ее к носу Данило.
– Я проверяю, не чихнет ли он. Это сок руты: если он чихнет, то раны не смертельны, если не отреагирует, то уже ничего не поделаешь.
Молодой гражданин Понтеведро не шевелился.
– О, мой бог, – всхлипнул я.
– Чш-ш-ш! – перебил меня грек.
Данило хотел что-то сказать. То был тихий хрип, и с дыханием, вырывавшимся из его рта из-за холода белыми облачками, казалось, уходила его душа.
– Zivio… Zivio… – прошептал он.
– Это он здоровается по-понтеведрийски, – пояснил Симонис, – он бредит.
– Яблоко, Золотое яблоко… сорок тысяч Касыма… – бормотал студент.
– Кто на тебя напал, Данило? – спросил я.
– Пусть говорит, господин мастер, – снова перебил меня Симонис.
– …крик сорока тысяч мучеников… – продолжал бормотать Данило.
Мы с Симонисом озадаченно переглянулись. Похоже было на то, что жить Данило оставалось считанные мгновения.
– Яблоко… Симонис, Золотое яблоко… о Вене и папе… Мы увидимся снова у Золотого яблока…
Это звучало совсем похоже на прощание.
Тут грек обрушился на умирающего: