Veritas
Шрифт:
Из-за голода во Франции, заключил я, даже наихристианнейший король почувствовал бы аппетит на кухне ненавистных венцев.
Пока я таким образом проповедовал перед пораженными лицами Атто и его племянника, шум за соседним столиком усилился настолько, что оба немедленно отвлеклись.
Дело в том, что гастрономические радости столицы императора имели и менее поэтичную сторону.
Доменико обернулся, и его удивленный взгляд остановился на других посетителях трактира: один пользовался салфеткой для того, чтобы высморкаться, чесать ею затылок и вытирать пот; второй вливал в рот вино и полоскал им горло, отчего жидкость текла по подбородку и шее; кто-то постоянно подливал соседу вино и дружелюбно, хотя и сильно, толкал в живот, если
Вскоре на лице Доменико обозначилась озадаченность. Ов бросил на меня вопросительный взгляд, но я притворился, что не заметил его. Он ведь не знал, как плотно занимались дурными застольными манерами венцев великий проповедник Абрахам а Санта-Клара, да и другие известные священники, как часто терпеливо напоминали верующим о том, чтобы они вели себя за столом менее по-скотски!
– Доменико, я слышу крики. Что случилось? – спросил Атто, накалывая на вилку форель.
За одним из центральных столов разыгралась довольно неприятная сцена. Большой компании был подан вертел с кусками жаркого, только что из печи. Чтобы очистить свиные ножки от пепла, один из сотрапезников сильно дунул на вертел, и горячие угольки полетели прямо в глаза сидевшей напротив даме. Ее супруг тут же потребовал от обидчика возмещения за случившееся. Между подогретыми винными парами мужчинами завязалась небольшая потасовка, которую персоналу с трудом удалось унять. К сожалению, супруг оскорбленной дамы нашел время всадить раскаленный вертел в седалище своего противника, и тому пришлось немедленно оказывать врачебную помощь.
– О, ничего, дорогой дядя, всего лишь небольшая дискуссия, – ответил Доменико, пытаясь скрыть от него менее благородную сторону столь недавно восхваленного мною образа жизни венцев.
– Обмен мнениями между друзьями, – попытался подкрепить я ложь Доменико, но Атто не позволил себя обмануть.
– Эти венцы и их город такие же вульгарные, какими их изображают в Париже, – высокомерным тоном произнес он, с трудом скрывая удовольствие от того, что наконец может говорить о них плохо. – Они могут быть сколь угодно богаты, но улицы, к примеру, у них такие же запутанные, как моток шерсти, и такие узкие, что фасады, заслуживающие, однако, величайшего восхищения, остаются совершенно незаметными… хотя мне, вообще-то, абсолютно все равно, поскольку я утратил драгоценный дар зрения и поэтому предпочитаю площади Вены, где можно свободно двигаться, не будучи побеспокоенным. Они, наверное, вымощены очень твердыми камнями, не так ли?
– Да, они не трескаются даже под большим весом колес крестьянских повозок, – сказал я.
– Так я и думал. Однако неприятно то, что комнаты в домах из-за узких улиц получаются очень темными, и, самое ужасное, что нет зданий, где живут всего пять-шесть семей. Самые благородные дамы, да даже придворные министры живут бок о бок с сапожниками или портными; нет никого, кто жил бы более чем на двух этажах: один для себя и один для слуг. Остальное владельцы домов сдают кому угодно; поэтому каменные лестницы в домах вечно грязны и находятся в плохом состоянии, равно как и улицы. Но какая разница, все равно ничего ведь не видно: здания слишком высоки, на улицах темно, а через окна попадает слишком мало света. Хотя я ничего и не вижу, но так, по крайней мере, говорят о Вене в Париже. Ты можешь это подтвердить?
– Зачастую это действительно так, синьор Атто, – подтвердил я, обиженный его внезапной злобой. – Однако позвольте сказать вам, что внутри квартир, напротив…
– Знаю, знаю, – опередил меня кастрат, – я слышал, что нет ничего более потрясающего, чем квартиры высшего общества
Пока Атто выуживал на свет божий свои познания, я думал об обстоятельствах, которые привели меня по работе в дом одного богача. Сила парижских сплетен! Атто был слеп, но казалось, что он видел все это своими собственными глазами. В его душе сражались восхищение и зависть к врагам Франции: вчера, когда он только прибыл, он в изобилии пел мне хвалебные оды Вене, императору и их бережливости и возмущался высокомерной манией расточительства французов, которая увела страну на дно. Теперь же его снедала зависть к столь видимому благосостоянию, приводя к раздраженным охаиваниям. Он противоречил самому себе, старый аббат Мелани, с улыбкой подумал я. Вот только… Меня обуяли сомнения: а если вчера Атто был неискренен? Если он столь выразительно восхвалял благоразумие императора и пышность его столицы только затем, чтобы отвлечь внимание от себя, если прибыл в Вену ради заговора с турками? Я решил отважиться на первый вопрос:
– Синьор Атто, как вы полагаете, чего пытается добиться ага у его императорского величества?
– Я сам хотел бы это знать. Это могло бы оказаться очень полезным для моей, для нашеймиссии. Но что я хотел сказать? Предместья Вены же… – вернулся он к своей прерванной речи, откусив кусок омлета с фруктовым фаршем, – как твоя Жозефина, очень милы. Кто знает, как часто ты останавливался, чтобы полюбоваться снаружи этим украшением, летней резиденцией вице-канцлера Шенборн. Вчера мы немного прогулялись вокруг этой виллы, прежде чем отправиться в театр. Даже в Версале говорят о ней – если бы ты знал, какой там сад! А апельсиновые и лимонные деревья, все сплошь в золотых вазонах! По крайней мере, так описал мне это мой племянник.
Доменико вежливо кивнул. Я снова перешел в атаку, на этот раз я попытался выманить Атто с помощью довольно прозрачной провокации.
– Франции было бы только на руку, – сказал я, – если бы между империей и турками снова развязалась война. Тогда его императорскому величеству пришлось бы оттянуть войска на восток. Наихристианнейший король смог бы вздохнуть с некоторым облегчением.
– Я вообще даже представить себе не могу, что произойдет нечто подобное, – нейтральным тоном ответил Атто. – Со времен заключения мирного договора в Карловиче на востоке все спокойно. У недавно прибывшего турецкого посольства только одна цель: напомнить о том, что султан еще жив, и мне кажется, что этот маневр – не что иное, как чистейшей воды погоня за эффектом. Он противоречил самому себе. Совсем недавно он утверждал, что понятия не имеет о намерениях османского посольства и что было бы неплохо разузнать об этом побольше.
– Кстати, – снова начал он, меняя тему, – как я уже упоминал, вчера вечером мы были в театре. Мне сказали, что Марианна Пальфи любит комедии, и я надеялся встретиться с ней. Мы взяли ложу на четыре персоны, входной билет стоил недорого, один дукат. Дерево было слишком темным, потолок слишком низким, но я за всю свою жизнь никогда еще так не смеялся! Благодаря моему племяннику, конечно же.
Я не ответил на эту пустую, бессмысленную болтовню, но Атто, нимало не смутившись, продолжал:
– То была комедия, в которой Юпитер принимает образ Амфитриона, чтобы пробраться в постель к его супруге Алкмене. Однако, прежде всего, он делает множество долгов вместо него, и большую часть времени можно наблюдать, как настоящий Амфитрион, бедолага, спасается от своих кредиторов. Сущая глупость, эта пьеса, полная вульгарных шуток, которых в Париже не простили бы даже торговцу рыбой!
Атто упрямо игнорировал мои вопросы о посольстве аги, одном из самых главных событий в Вене за последнее время. Его поведение было настолько очевидным, что вызывало подозрения.