Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга
Шрифт:
Эренбург часто пользовался образами, почерпнутыми из истории и литературы, из Ветхого Завета, даже из греческой мифологии с ее историями о богах, их страстях, триумфах и трагедиях. Сегодня такие аллюзии, встречающиеся в его статьях («похожих одна на другую, — иронизирует Эренбург в своих мемуарах, — которые теперь сможет прочитать только чрезмерно добросовестный историк») могут показаться чересчур сложными, далеко превосходящими образованность и интеллектуальный уровень рядового красноармейца, как правило, из крестьян и в лучшем случае элементарно грамотного [494] . Тем не менее, когда в часть поступали выпуски «Красной звезды», солдаты всегда первым делом смотрели, есть ли в них статьи Эренбурга, и просили офицеров читать их вслух, и очень интересовались, кто такой Вотан или в какой мере подвиги Суворова сравнимы с их собственными. Советским солдатам не требовалось досконального понимания подробностей, для них гитлеровцы были извергами, бесчеловечными и жестокими, как персонажи древнего мифа. Для Эренбурга война, которую вели советские армии, равнялась космическим сражениям богов за власть над судьбой человечества. Его призывы были по сердцу советским воинам — вот
494
ЛГЖ. T. 2. C. 397.
Все же нашелся, по крайней мере, один советский офицер, который счел риторику Эренбурга чрезмерной. Летом 1942 года Лев Копелев, который позднее приобрел широкую известность как писатель и диссидент, упрекнул Эренбурга за его статьи. Фронтовой офицер, Копелев собственными глазами видел, как советские солдаты расстреливали немцев, пытавшихся сдаться. Он был убежден, что своими призывами к ненависти и мести Эренбург чересчур взвинчивает войска, и советовал ему умерить их тон. И еще пенял Эренбургу, зачем он пишет, что советские люди до войны жили хорошо, когда всем известно, что это неправда. «Пишите, что мы будем жить лучше, чем жили раньше», — убеждал он Эренбурга. Эренбург заподозрил, что автор письма — «провокатор», и предпочел не иметь с ним дела. Копелев продолжал критиковать Эренбурга, высказывая несогласие с ним перед своими боевыми товарищами. Убежденный марксист, он не принимал ярого русского национализма Эренбурга. Десятью годами ранее, в 1934 г., читая газеты в одном из закрытых партийных архивов, Копелев наткнулся на весьма неодобрительные отзывы Эренбурга о Ленине. В спорах с товарищами на фронте он нередко их цитировал и даже утверждал, что Эренбург так же язвительно пишет о немцах, как раньше писал о большевиках — утверждение, по сути, верное. Такие откровения кончились для Копелева большой бедой. В апреле 1945 года, когда война уже кончалась, он был арестован. Главным обвинением против него были «пропаганда буржуазного гуманизма» и «жалость к противнику», поскольку Копелев пытался останавливать солдат, когда те обрушивались на гражданское население Германии. Первоначально в предъявленном ему обвинении значилась также «клевета на Илью Эренбурга». Лицо столь значительное, столь необходимое, как Эренбург, не могло подвергаться критике простого майора [495] .
495
Лев Копелев, Раиса Орлова. Интервью, данное автору в 1984 г. в Нью-Йорке. См. также: Копелев Л. 3. Хранить вечно. М., 1990. С. 251, 452. После статьи Александрова в апреле 1945 г. ссылки на высказывания Копелева против позиции Эренбурга были из обвинительного заключения, предъявленного Копелеву, исключены.
Слава, которой имя Эренбурга было окружено в войсках, дала пищу многим легендам и анекдотам. Один снайпер, на счету которого было сто сорок убитых немцев, «семьдесят фрицев» отдавал Эренбургу, и в остальных, оставленных за собой, попасть ему помогли статьи Эренбурга. Другой солдат прозвал Эренбурга «литературным пулеметом». В Москве состоялись художественные чтения, на которых публицистику Эренбурга декламировали под музыку. Немцы также отдавали должное силе его статей и принимали меры, чтобы они не распространялись среди оккупированного населения. Так, «на месте преступления» была казнена женщина, которую застали за чтением прикрепленной партизанами на дереве газетной вырезки со статьей Эренбурга [496] .
496
РГАЛИ. Ф. 1204, оп. 2, ед. хр. 223. Об этих фактах Эренбург упомянул в выступлении 14 января 1943 г. перед Военной комиссией Союза советских писателей.
Престиж Эренбурга среди советских бойцов не имел себе равных. Один солдат соорудил манекен Эренбурга, водрузил его на заднем сиденье пикапа и с криком «Пропустите Эренбурга!», прорывался через забитые дороги вокруг Москвы [497] . Другие, зная, как их кумир любит все французское, посылали ему бутылки божоле, бордо, французского шампанского, реквизированные у отступающих нацистов [498] . Были случаи и другого рода, когда на славе Эренбурга играли с дурными намерениями. Как-то вечером в квартиру Эренбургов постучалась молодая беременная женщина. Она разыскивала Илью Эренбурга. Увидев его — явно впервые — она поняла, что оказалась жертвой обмана: ее соблазнитель, выдававший себя за прославленного публициста, был намного моложе хозяина квартиры. Смущенная и подавленная, она убежала, даже не перешагнув ее порога [499] .
497
Bloch J.-R. L’U. R. S. S. et la civilization // Ehrenburg Il. Cent lettres. Paris, 1945. P. 8–9.
498
Сайрус Сульцбергер. Интервью, данное автору в 1984 г. в Париже. Сульцбергер вспоминал также, как Эренбург менял водку на марочное французское вино, найденное советскими солдатами среди имущества бежавших после разгрома немцев.
499
Ирина Эренбург. Интервью, данное автору в 1984 г. в Москве.
В разгар войны прошел слух, что генерал Ортенберг внес правку в статью Эренбурга, которая ему не пришлась по вкусу. И действительно, несколько дней его имя не появлялось в «Красной звезде». Это заметил Сталин и позвонил в редакцию. Генерал Ортенберг объяснил, что Эренбург недоволен тем, как его отредактировали. «И не нужно его редактировать, —
Куйбышев
500
Лев Копелев. Интервью, данное автору в 1984 г. в Нью-Йорке.
В середине октября 1941 года немецкая авиация стала регулярно прорываться к Москве. Квартира Эренбургов на верхнем этаже писательского дома в Лаврушинском переулке сильно пострадала от бомбежек. Но едва Эренбург успел подыскать новое жилье, как его с женой, а также и многих крупных государственных работников, деятелей культуры и весь корпус иностранных корреспондентов эвакуировали в Куйбышев — город в тысяче с лишком километров к востоку от столицы. Там Эренбург провел почти три месяца и, пока его не вернули в Москву, «писал статьи в коридоре» или пустом гостиничном номере — «машинку ставил на ящик» [501] .
501
ЛГЖ. Т. 2. С. 240.
Жизнь в Куйбышеве теснее столкнула Эренбурга с неурядицей и путаницей, вызванными войной. Он старался, где мог, оказать содействие попадавшим в беду. Так, Даниил Данин, тогда начинающий поэт и литературный критик, был знаком с Эренбургом еще в довоенные годы. Во время немецкого наступления на Москву Данин вместе с еще семнадцатью бойцами попал в окружение. Благодаря везению и находчивости им удалось добраться до Москвы. Военный корреспондент, Данин тут же был направлен в Куйбышев, где у него начались неприятности. Ко всем советским солдатам, по той или иной причине побывавшим за вражеской линией фронта, относились с подозрением, предлагая им доказать, что они не шпионы, не дезертиры; могли и на месте расстрелять. Из своей группы Данин попал в Куйбышев первым и целую неделю не мог представить доказательств тому, что о себе рассказал. Он находился под подозрением и опасался ареста. И тут на улице он увидел Эренбурга. Когда до Эренбурга дошло, что молодому человеку грозит расстрел по обвинению в дезертирстве, он немедленно связался с несколькими официальными лицами и добился для Данина твердого положения. Данин закончил войну в чине капитана, командира артиллерийского соединения [502] .
502
Даниил Данин. Интервью, данное автору в 1982 г. в Москве.
Также во время пребывания Эренбурга в Куйбышеве к нему обратился за помощью Виктор Зорза, бежавший из лагеря для интернированных. Поляк по национальности, Зорза был задержан советскими властями, когда спасался от наступающих немцев. Воспользовавшись военной неразберихой, он сумел ускользнуть и после долгих скитаний осенью 1941 года добрался до Куйбышева, где разыскал Илью Эренбурга. «Я пришел к нему одетый в отрепья и в галошах, сделанных из автомобильных покрышек», — рассказывал Зорза много лет спустя, давая интервью корреспонденту «Известий». Эренбург обеспечил его одеждой, работой, жильем и помог стать солдатом польской армии, с которой несколько месяцев спустя Зорза покинул Советский Союз. Как и Даниил Данин, Зорза уезжал, считая, что обязан Эренбургу жизнью [503] .
503
Известия. 1990, 3 сентября. С. 3. Позднее Зорза стал высоко уважаемым обозревателем газеты «Вашингтон пост» (Washington Post).
Благие вмешательства Эренбурга имели определенные пределы, раздвинуть которые он не мог. В начале декабря он побывал в Бузулуке, городке к юго-западу от Куйбышева, ближе к Саратову, где располагалась армия польских добровольцев генерала Владислава Андерса. Там Эренбург встретился с группой еврейских волонтеров, желая услышать их мнение о военном потенциале польских сил. Разговорившись, солдаты-евреи откровенно говорили о том, что их польские товарищи, многие из которых прошли через советские тюрьмы, «ненавидели русских не меньше, чем немцев». И перед отъездом «Эренбург предупредил их, чтобы они остерегались иметь дело с этими „фашистами“» [504] . Один из тех, с кем Эренбург беседовал в тот день, был польский капитан Юзеф Чапский. Вскоре Чапский, художник по профессии, получил от своего командования задание навести справки о судьбе нескольких тысяч польских офицеров, находившихся в заключении (и, как теперь известно, расстрелянных сталинским НКВД в Катыньском лесу под Смоленском). Решив посоветоваться с Эренбургом, Чапский посетил его в Москве в начале 1942 года, но Эренбург принял его крайне холодно. Чапский тотчас уразумел, что его миссия слишком щекотлива, чтобы, выполняя ее, обращаться к Эренбургу.
504
Александр Цвиели. Интервью, данное автору в 1983 г. в Иерусалиме. См. также: Zvieli Al. Jews of the Koltubianka // Jerusalem Post Magazine. 1978, August 18. P. 18.
«Я сразу понял, что если бы Эренбург и впрямь пожелал помочь мне в моем деле, если бы выражением глаз или взглядом выказал готовность дать дельный совет, он не занимал бы в нынешней России то положение, какое занимал, а уже давно сложил кости в каком-нибудь „волчьем углу“ необъятной Сибири <…>
Я как сейчас вижу его — в низком уютном кресле, отстоящем от моего на почтительном расстоянии; и слышу, как он говорит громким голосом, как человек постоянно сознающий, что его подслушивают. Он лично незнаком, сказал он, практически ни с кем из чиновников, к которым мне следует по моему делу обратиться» [505] .
505
Czapski J. The Inhuman Land. London, 1951. P. 116–117.