Вернуть престол
Шрифт:
Лука Иванович мялся недолго и героя особо из себя не строил, рассказывая и факты, с которыми встретился и свое видение ситуации.
Что получалось… Я объявлен мертвым. Даже какое-то тело было выставлено на поругание толпы. То, что я жив знает ограниченный круг людей, в который попал и Лука Иванович, поклявшийся, что сделает все, чтобы меня изловить. Что именно за это пообещал именно Луке Шуйский, мне не было сообщено, да и не важно, я бы тоже пообещал с три короба. Люди и для меня , и для Васьки Шуйского — самый ценный ресурс, а исполнительные — вдвойне ценны.
Вместе
— И что письма те показывал Васька? — спросил я у Луки Ивановича.
Намеренно используя уменьшительно-оскорбительное «Васька», я искал реакцию Луки на такое хамство в отношении того, кого он, вероятно считает царем. Реакции не было. И это показатель!
— Нет, того не было. Токмо поведал, что сии письмена есть у него, — отвечал Мстиславский.
На моем лице появилась улыбка, которая была бы никому не понятна, так как должен переживать и нервничать, а я радуюсь. Дело же в том, что нет худа без добра и теперь Басманову просто нечем меня шантажировать. Все, Шуйский объявил, что письма есть. Уверен, что они уже появились, найдется кому написать нужное. Чем меня теперь приручать?
— Горько мне, Лука Иванович, видеть, как те, кого я миловал, яко и те, кого благоденствовал, предали. Но я жив, ты в том видок. Посему… — я сделал надменно-величественный вид. — Отпускаю тебя под честное слово супротив меня более не воевать, а принести письма. Одно Ваське Шуйскому, иное брату своему, третье наемникам немецким.
Наступила пауза, Лука думал. Я понимал о чем именно. Так, первое письмо — это не проблема привезти. В конце концов два претендента на престол между собой могут общаться без ущерба для того, кто письмо привез. Второе письмо, к старшему Мстиславскому — это уже крамола, если смотреть со стороны законности государственного переворота Шуйского, что оксюморон, так как никакой законности у власти Шуйского нет. А вот третье письмо… это и вовсе уже участие в заговоре против Василия Ивановича. Понятно же, что в том письме будет призыв к иностранным наемникам примкнуть к Димитрию, то есть, ко мне.
— Димитрий Иоаннович, дозволь третье письмо не брать, в остатнем я даю свое слово, — сказал, наконец, Мстиславский.
Почему я отпускаю столь интересного пленника? Да мне нужна хоть какая связь с Москвой. Ну и Лука Иванович видел меня, понял, что Димитрий Иванович жив. Я же не какой ЛжеДмитрий Второй. Я, что ни на есть Первый, с теми же бородавками и рыжий и для людей еще не должен стать с приставкой «лже». Как я понял, народ меня принял благосклонно, лишь только мои некоторые поступки и любовь с поляками подкосили веру в праведность царя.
— Ты прости, государь, вижу, что Божья благодать на тебе. Вона, как скоро ты вокруг себя людей собираешь, уже и казаки есть, о чем я не ведал. Но пока мой
— Что ж. Я слово держу. Назвал меня «государем», так и ступай, но с письмами, — я усмехнулся, было видно, что назвал меня царем Лука Иванович машинально, без какого умысла, для связки слов.
Но ведь, как оно? Слово не воробей, вылетит, не поймаешь? А я слово Мстиславского Луки Ивановича поймал.
Мстиславский пошел, а я стал рассматривать свои руки. Вот никогда не видел, чтобы одна рука была явно короче другой, а тут на тебе.
«Ну нельзя было иное тело даровать мне! Эй силы, что меня сюда загнали! Почему так-то?» — мысленно я взывал к тому, тем, кто меня сюда притащил.
А после я подумал, что мог же и в тело… Марины Мнишек попасть. Вот тогда да, точно бы свихнулся сразу и безвозвратно.
— Государь! — ко мне в горницу, где я, после ухода Мстиславского, тренировался писать на старославянском языке и современной скорописью, ворвался Басманов. — Ты отпускаешь Луку Мстиславского?
— Да, на то моя воля! — степенно ответил я.
— А совет держать со мной? Может, есть то, что ты ЗАБЫЛ? — на последнем слове Басманов сделал логическое ударение.
Петр Федорович демонстрировал мне, что я слишком странный и данный факт станет общеизвестным, а вкупе с письмами шантаж должен был стать успешной тактикой в деле покорения государя, меня. Но я не домашний питомец, чтобы поддаваться дрессировке.
— Ты, холоп Петруша, останешься таким, коли продолжишь с меня требовать. Письма? Так Василий Шуйский уже показывал людям мои письма к Епископу Римскому, к Сигизмунду польскому. Твои ли письмена то были? Может , и суд учинить за то, что к самозванцу Шуйке попали те бумаги? Не гневи, Петр Федорович, будь подле и позади, не лезь вперед, — я демонстрировал свою уверенность, был готов к любому развитию, уже мысленно определил, как именно извлеку нож, и какой нанесу удар.
— Позволь отбыть к своему полку, государь, там мое присутствие потребно, — вроде как стушевался Басманов, но я не видел в его глазах ни покорности, ни того, что он согласился со мной.
— За юродивого меня держишь, Петр? К полку тебя отправить? К тем стрельцам, что, как ты говорил, в дневном переходе от Каширы, и ты уже послал туда своих людей? Изменить решил? Перелететь к Шуйке? — я видел, как глаза Басманова блуждают.
Я выдерживал паузу, давал шанс Басманову оправдаться. Для меня же стало очевидным то, что Петр Федорович пожелал сделать финт и переметнуться. Он многое обо мне знает, у Шуйского появятся козыри, а от того…
Удар с правой руки в висок. Еще удар лишь пошатнувшегося Басманова по ноге. Перевод руки за спину и резко вверх.
— Казак! — стал кричать я, перекрикивая стоны Басманова. На звуки, действительно, прибежали трое станичников. — Вяжите его!
Меня послушали. Уже скоро на руках и ногах Басманова появились туго связанные веревки, а во рту кляп из грязной мешковины.
— Куды ентого, государь? — спросил один из казаков.
— В холодную! Есть у вас такая? — спросил я и получил положительный ответ, что подобное увеселительное заведение имеется.