Вернувшиеся
Шрифт:
Мужчины безмолвно слушали и представляли в своих умах огромную груду скал, земли и огня, а тем временем, прямо перед ними, из автобуса выходили «вернувшиеся», которых быстро пересчитывали и препровождали в лагерь.
— Когда этот холм стал выше десяти футов, хозяйка участка насторожилась. Вам кажется, что для испуга человека требуется не так уж и много времени. На самом деле все происходит иначе. Подумайте сами. Если перемены возникают медленно, ваши мозги реагируют на них не сразу. Иногда реакция наступает через несколько дней или даже недель.
— А что она могла сделать? —
Вопрос остался без ответа. Марвин продолжил свой рассказ:
— К тому времени, когда она обратилась за помощью к соседям, вокруг ее участка стоял невыносимый запах серы. И тогда местные жители зашевелились. Они наконец вытащили свои головы из задниц и решили осмотреть кротовину, которая вдруг превратилась в гору на заднем дворе их соседки. Однако было уже слишком поздно.
Кто-то задал вопрос:
— А что они могли сделать?
И снова ответа не последовало. История о вулкане набирала ход.
— Для проведения исследований приехали какие-то ученые. Они составляли описи, измеряли уровни и степени. Короче, что только не делали. И вы знаете, что они сказали хозяйке участка? Они сказали: «Мы думаем, вам лучше уехать отсюда». Представляете? Это все, что они посоветовали ей. В конечном счете, женщина потеряла дом — свой кров, который заслуживает любой человек на земле. Свой Богом данный дом! А они обернулись, помахали ей рукой и сказали: «Удачи, детка!» Естественно, она собрала вещи и уехала — сложила в кучу свою жизнь и подпалила ее спичкой. Затем другие люди покинули город. Они бежали от опасности, которая росла на заднем дворе их соседки. Остальные с тревогой наблюдали, как гора поднималась все выше и выше.
Марвин допил пиво, раздавил в руке банку и швырнул ее на лужайку.
— Им нужно было сделать что-то в самом начале, — подытожил он свой рассказ. — Нужно было начать суетиться, когда они впервые увидели на лужайке неестественный холм — когда их души говорили им, что он странный и неправильный. Но нет! Они колебались — и особенно хозяйка дома. Она замешкалась, и город был потерян.
Весь остаток дня автобусы приезжали к лагерным воротам и уезжали обратно. Мужчины безмолвно наблюдали за выгрузкой арестантов. Каждый из них имел чувство, что правительство предавало их — прямо в этот момент — и, возможно, предавало годами. Они чувствовали, что окружающий мир обманывал их всю жизнь.
На следующий день Фред Грин принес транспарант. Это был квадратный кусок фанеры, выкрашенный в зеленый цвет, на котором ярко-красными буквами пламенела надпись: «Всех «вернувшихся» вон из Аркадии!»
Фред и сам не понимал, против чего выступал. Он сомневался, что от его протеста будет какая-то польза — что гражданская позиция их группы вызовет хотя бы мало-мальские последствия. Но демонстрация недовольства была действием. Она давала выход тому удушливому состоянию души, которое заставляло его бродить по ночам, отгоняло сон и по утрам оставляло с чувством безысходности. Пока это была его лучшая идея, из всех, что приходили в голову.
Агент Беллами сидел в кресле, скрестив под столом длинные ноги. Его расстегнутый жилет и приспущенный на полдюйма шелковый галстук были
Старик сунул в рот несколько бланшированных земляных орехов, пока дым сигареты, торчавшей между пальцами, вился белой лентой перед его лицом. Он пожевал орехи, вытерев об штаны соленый сок, оставшийся на пальцах — здесь не было Люсиль, чтобы возмущаться по этому поводу, — и почувствовал, что лакомство ему нравится. Затянувшись сигаретой, Харольд осторожно выпустил клуб дыма. В последние дни он научился курить без кашля, хотя это требовало больших усилий и терпения.
С тех пор как в Аркадии построили лагерь, агенту редко доводилось беседовать с Харольдом в приватной обстановке. Старику все время приходилось присматривать за сыном. «Люсиль никогда не простит мне, если что-то случится», — оправдывался старый Харгрейв. Впрочем, иногда он соглашался на разговор при условии, если Джейкоб будет находиться в соседней комнате — в компании одного из солдат. И пока он был уверен в безопасности сына, Беллами успевал задать ему несколько вопросов.
— Как вы себя чувствуете? — с блокнотом наготове поинтересовался агент.
— Нормально, полагаю. Еще живой.
Харольд ударил пальцем по кончику сигареты, ловко сбив пепел в металлическую пепельницу.
— Хотя кто в наши дни не живой?
Он затянулся сигаретой.
— Элвис еще не вернулся?
— Я посмотрю по спискам. Может, что-то и узнаю о нем.
Харольд фыркнул. Беллами откинулся на спинку кресла и серьезно посмотрел на старого южанина.
— Так как вы себя чувствуете, мистер Харгрейв?
— Беллами, вы когда-нибудь играли в подковы?
— Нет. Но я играл в бочче.
— Что это такое?
— Итальянская версия упомянутой вами игры.
Харольд кинул головой.
— Мы могли бы иногда покидать подковы. Вместо этих скучных бесед.
Раскинув руки в стороны, он обвел взглядом маленькую душную комнату, в которой они находились.
— Я посмотрю, что можно будет сделать, — с улыбкой ответил Беллами. — Как вы себя чувствуете?
— Вы уже спрашивали об этом.
— А вы не ответили.
— Да. Не ответил.
Харольд еще раз осмотрел комнату.
Беллами закрыл блокнот, отодвинул его в сторону и, поместив туда же карандаш, похлопал по ним ладонью. Этим жестом он как бы говорил: «Здесь только мы с вами, Харольд. Я обещаю вам. Никаких записей и видеокамер. Никаких секретных микрофонов и другой аппаратуры. Охранник за дверью не услышит нас. В любом случае он не станет подслушивать. Он просто выполняет приказ полковника Уиллиса».
Старик доел орешки и докурил сигарету. Он молча посматривал на наблюдавшего за ним агента Беллами. Затем Харольд прикурил новую сигарету и затянулся, наполнив дымом легкие. Выдох вырвался с хриплым кашлем, который сопровождался конвульсивными подергиваниями тела. Приступ длился почти минуту. Когда он закончился, на бровях старика появились капли пота.