Верный меч

Эйтчесон Джеймс

— Обувайся, — сказал я.

Она выхватила их у меня и прижала к груди, потом, как я попросил, села на бревно, все еще глядя на меня. Я протянул руку, чтобы помочь ей, но она не обратила внимания.

— Я справлюсь сама, — она почти выплевывала слова, затем встала и поспешила мимо меня за нашей командой, направлявшейся в сторону города.

Мгновение я смотрел, как она уходит, удивляясь внезапному приступу гнева. Меня уже начинала пугать мысль находиться рядом с ней в течение недели, пока мы будем добираться до Лондона. Я не знал, насколько

мне хватит терпения с обеими дамами.

Я пошел к своей лошади, которая медленно брела по лугу навстречу ветру. Взобравшись в седло, я замер на мгновение, чтобы посмотреть на корабль. Обер заметил меня и махнул рукой в последний раз, я вернул ему приветствие и пришпорил коня.

* * *

В следующие несколько дней мы преодолели приличную часть пути. Каждое утро мы вставали с восходом и останавливались на ночлег уже в темноте. Хотя купленные лошади были не так сильны, как наши собственные, и они не могли идти слишком быстро или слишком долго, мы, тем не менее, были в состоянии делать двадцать и даже тридцать миль в день.

Поначалу мы останавливались на ночлег в тавернах, на старой лондонской дороге их было великое множество. Но, хотя их хозяева были рады нашим деньгам, я опасался, что мы привлекаем к себе слишком много внимания. Кортеж из семи мужчин и двух женщин на лошадях, расплачивающихся серебром, не мог остаться незамеченным. Повсюду мы слышала рассказы о нападениях на французов: купцов, рыцарей и даже монахов убивали не за кошелек, а за заморское происхождение. Хотя я старался проверять эти слухи, я отвечал не только за собственную жизнь, так что через пару ночей мы свернули в лес.

Леди Элис не понравилась идея спать на земле, и пока мы разжигали костер и разбивали палатки, она громко жаловалась на холод, сырость и волков, которые завывали среди холмов. Она сказала, что не так подобает жить жене виконта; ее муж не будет доволен, когда узнает, как с ней обращались. Ей пришлось замолчать, когда я ясно дал понять, что в этот день мы дальше не поедем, но на следующий день она начала нудить снова, и, когда позже утром мы остановились у ручья наполнить наши фляги, я заметил раздражение на лицах воинов. Невозмутимыми казались только Уэйс и Беатрис, которая принимала вся тяготы путешествия с таким тихим достоинством, которым нельзя было не восхищаться. Даже у Гилфорда появился затравленный взгляд, особенно когда леди Элис предложила ему принять ее сторону, после чего он шепнул ей на ухо несколько слов. Я не мог услышать, что он сказал, но в душе восславил Господа, потому что она замолчала.

На следующую ночь мы остановились на ночлег на поляне к югу от города Стэнфорда. Гилфорд и обе дамы уже были в своих палатках, хотя темнота опустилась совсем недавно. Мы сидели у костра и ели со своих щитов, держа их на коленях.

Никто ничего не говорил, пока Эдо, порывшись в своем мешке, не достал деревянную трубку в две ладони длиной с полудюжиной отверстий. Его флейта, понял я с запоздалым удивлением, прошло немало времени

с тех пор, как он играл в последний раз.

— Я думал, что ты давным-давно потерял ее, — сказал я.

— Так оно и было, — ответил он. — Какой-то ублюдок украл ее у меня на самое Рождество. А эту я купил в Эофервике.

Он закрыл глаза, словно пытаясь вспомнить, как ею пользоваться, затем приложил суженный конец к губам, глубоко вдохнул и начал: сначала тихо и медленно, задерживаясь на каждом вздохе, словно нащупывая дорогу в темноте, пока, наконец, я не начал разбирать мелодию. Я впервые услышал ее во время итальянской кампании много лет назад, и теперь, глядя в огонь, словно оказался там снова: с ощущением знойного лета, среди полей с коричневыми засохшими побегами, в тени оливковых рощ и черных кипарисов.

Пальцы Эдо порхали над отверстиями, музыка оживала, изящно поднималась к верхней ноте, дрожала и переливалась некоторое время, прежде чем успокоиться и раствориться с тишине.

Он отнял флейту от губ и открыл глаза.

— Надо было чаще упражняться, — сказал он. — Я очень долго не играл.

Я не мог с ним согласиться, такой уверенной и чистой была его игра.

— Сыграй нам еще одну песню, — попросил Уэйс.

Костер сократился, и я заметил, что мы уже сожгли большую часть собранных веток.

— Пойду поищу дровишек, — сказал я, поднимаясь на ноги.

В тот день прошел дождик, так что сухого топлива было мало, но в итоге я набрал достаточно, чтобы поддержать огонь хотя бы до полуночи. Я уже возвращался назад, держа в руках охапку сыроватого хвороста, когда до меня донесся голос. Он звучал среди деревьев, не со стороны лошадей.

Я остановился. Ночь была тихая, и несколько мгновений единственным звуком, который я слышал, был голос флейты Эдо: на этот раз он играл быструю песню, мелодия звучала весело и задорно. Но затем рядом снова прозвучали тихие слова. Женский голос, и, подойдя ближе, я увидел Беатрис.

Она стояла на коленях на голой земле, опустив голову и молитвенно сложив руки. Мне была видна ее спина и затылок, отброшенный капюшон открывал ее светлые волосы, связанные в тугой узел. Мокрая земля мягко принимала мои шаги, и она, должно быть, не слышала меня.

— Миледи, — сказал я. — Я думал, ты уже спишь.

С резким вздохом она обернулась, выражение ее лица напомнило мне оленя, который только что услышал звук охотничьего рога.

— Ты меня напугал, — сказала она, поджав губы.

— Бродить по лесу небезопасно. Ты должна быть с остальными.

Я оглянулся в сторону огня, удивляясь, как они могли отпустить ее одну. Придется поговорить с ними позже.

— Я не бродила, — возразила она. — И я не нуждаюсь в сторожах.

Она отвернулась и снова опустила голову, закрыв глаза и, вероятно, надеясь, что я уйду, если меня проигнорировать. Слабый лунный свет падал на ее лицо, и я заметил, что на ее щеках поблескивают влажные полосы. Она плакала.

— Что случилось? — спросил я.