Верный меч

Эйтчесон Джеймс

— Если мы вернемся в Эофервик, — пробормотал я.

Я закрыл глаза; в мозгу крутился водоворот предположений и наполовину оформленных мыслей. Никогда я еще настолько не сомневался в моей жизни: не только в поручении Мале относительно Гилфорда, но и в том, что я делаю и где нахожусь.

Иногда мне казалось, что сейчас я очнусь от этого кошмара и снова окажусь в Нортумбрии, с Освинн и лордом Робертом, со всеми моими ребятами, и все будет просто и понятно, как раньше. Мне казалось, что корабль моей жизни брошен на произвол судьбы в открытом море, на милость течений и ветров, как игрушка случайной

бури, в то время как я цепляюсь за надежду обрести убежище. И эта надежда слабеет с каждым днем.

— Давай посмотрим, что произойдет, когда прибудет Эдгита, — сказал я. — Тогда мы будем знать, что нам делать.

Уэйс хлопнул меня по плечу, и пошел за угол дома.

Я постоял еще мгновение, глядя на тонкие усики дыма над дормиторием, поднимающиеся из дымохода к звездам. Но вскоре тишина была нарушена перезвоном колоколов, зовущих к заутрене. Я и не знал, что уже так поздно.

Я вернулся к себе в комнату. Вскоре на лестнице и на галерее за моей дверью послышались шаги, вернулся Уэйс. За ними последовал скрип дверных петель, и все снова затихло. Сбросив плащ, я лег на кровать. Солома в тюфяке не была жесткой, но повернувшись с боку на бок несколько раз, я отказался от попыток уснуть и сел на край кровати.

В темноте я оперся лбом в ладони, как привык всегда делать, размышляя. Посреди всей неопределенности нашей жизни все яснее становилась одна вещь: я не мог выполнять приказ, не зная правды. Прежде всего моя совесть не позволяла мне служить человеку, который мог оказаться предателем короля и моих соотечественников. Если существует заговор между вдовой Гарольда и Мале, я должен был знать. Несмотря на слова Уэйса, я понимал, что у нас нет никакой гарантии на получение ответов, даже когда она вернется в Уилтун. Больше ждать я не мог.

И вдруг я понял, что должен сделать.

Колокола перестали звонить довольно давно, если они и разбудили кого в доме, они, конечно, уже снова спят. Я встал и подошел к двери, чтобы осмотреть лестничную площадку. Слабый оранжевый свет из очага в нижнем зале лежал на перилах.

На мгновение я снова засомневался: что делать, если мы ошибаемся? Но я знал, что, продолжая думать в том же духе, потеряю последнюю возможность. Я не видел никакого другого способа. Мы должны все узнать.

Я открыл дверь шире. Келья Гилфорда находилась в дальнем конце галереи. Босиком я выскользнул за дверь и осторожно прикрыл ее; последнее, чего я сейчас желал, это разбудить свидетелей. Если бы ночь была ветреной, стук ставен и гул за стенами помогли бы мне замаскировать свои шаги. Но единственный шум, который я сейчас слышал, был шелестом мышей в соломе.

Стараясь дышать бесшумно, я прокрался по коридору, держась ближе к его правой стороне: у внешней стены дома половицы почти не скрипели. Через несколько шагов я услышал храп, и увидел, что дверь в одну из каморок приоткрыта. Это был Филипп, его долговязое тело не помещалось на кровати, длинная рука свесилась с матраца. Медный подсвечник стоял на полу, сальная свеча почти вся выгорела. Он пошевелился, бормоча себе под нос что-то несвязное. Я замер, решив, что он мог услышать меня, но, к счастью, он не проснулся.

Следующая комната принадлежала капеллану. Это была самая большая келья у южной стены, как правило, предназначенная для знатный

гостей. Наши были раза в четыре меньше. Мы простые рыцари, мрачно подумал я. Почти слуги.

Дверь была толстой и прочной, с большим железным замком и ручкой. Сдерживая дыхание, я приложил ухо к дереву и попытался уловить звуки движение внутри, но все было тихо. Я взялся за ручку, надеясь, что дверь не заперта. Железо показалось очень холодным, только сейчас я заметил, как вспотели мои ладони. Я стиснул зубы и толкнул: сначала легко, потом с большей силой, пока не почувствовал, что дверь открывается.

Я замер, сердце отчаянно колотилось, я ждал каких-то звуков, хотя каких? Может быть, шагов к двери, голоса капеллана? Я ничего не слышал.

Между дверью и косяком образовалась узкая щель, я заглянул через нее в темноту. В комнате не было ни горящей свечи, ни фонаря, и потребовалось некоторое время, чтобы разобрать очертания предметов, но потом я увидел окно на противоположной стене; лунный свет сочился сквозь щели в ставнях и смутным пятном ложился на пол. Гилфорд, завернутый в шерстяное одеяло, лежал на кровати, его грудь равномерно поднималась и опускалась.

Я толкнул снова. Дверь подалась с некоторым сопротивлением, цепляясь за доски пола, но я не мог допустить шума, поэтому перемещал ее медленно, боясь, что вот-вот за спиной раздастся голос, интересующийся, что я здесь делаю.

В конце концов щель стала достаточно широка, чтобы я смог протиснуться в нее боком, прижавшись спиной к косяку и наклонив голову к плечу; дверной проем был рассчитан на людей гораздо ниже меня ростом.

Наконец я был внутри. Капеллан не пошевелился и не издал ни одного звука. Дверь пришлось закрыть, я не хотел, чтобы кто-то увидел ее приоткрытой и подумал, что происходит что-то неладное.

Я огляделся. Большую часть комнаты занимала кровать шириной почти в шесть футов и такой же длины, она была рассчитана на важных господ: темное дерево, замысловатая резьба с узором из переплетенных цветов и стеблей. Один из углов занимал маленький очаг, на решетке возвышалась горка пепла. Из комнаты вела еще одна дверь, без сомнения, в уборную. Под закрытым ставнями окном стоял стол, и на нем я увидел то, за чем пришел.

Он был именно таким, каким я помнил: тот же размер, грубые края и кожаный шнурок. Я осторожно подошел к столу, обойдя мешок капеллана, который он оставил у подножия кровати, всматриваясь, чтобы убедиться, что я не перепутал его с другими свитками, которые мог везти с собой Гилфорд. Других пергаментов не было. Одинокое белое гусиное перо торчало из деревянной подставки рядом с небольшой плошкой, наполненной чернилами. Больше на столе не было ничего. Это должно было быть то самое письмо.

Я услышал тихий стон и бросил через плечо взгляд на священника, скорчившегося под одеялом. На мгновение мне показалось, что он сейчас откроет глаза, но он этого не сделал, только повернулся на другой бок лицом к двери.

Кровь, казалось, пульсировала во всем моем теле, я чувствовал ее удары в руках, ногах, ушах. Когда в последний раз я совершал нечто столь безрассудное? Но я не собирался уходить, пока не получу того, за чем пришел.

Я поднял пергамент, держа его концы между ладонями, чувствуя его легкость и сухую хрупкость.