Вероломство
Шрифт:
— Я не еду.
— Почему же?
— Джед облокотился на стол, чуть не навис над ним, и Ребекка увидела, что его глаза чирка так же прозрачны и светлы, как в ту ночь, когда они впервые занимались любовью. — Ты видела этого парня из Сайгона? Он в Бостоне?
— Тебе дед сказал?
— Нет. О твоих делах он поведал мне не больше, чем тебе о моих. Однако по его реакции догадаться было не трудно.
Ребекка отхлебнула кофе, обхватив чашку обеими руками, чтобы не дрожали пальцы. Отпила еще немного. Старалась глотать бесшумно. Со стороны Джеду покажется, что она в полном порядке.
— Ребекка, перестань дуться, — сказал Джед, не умоляя, не требуя. Это была простая, честная просьба. Взгляд его оставался напряженным, взывающим. — Жизнь моей дочери в опасности.
Ребекка шумно вздохнула:
— Ей угрожали?
— Нет, но тот человек, который пытался убить ее в Сайгоне, может предпринять еще одну попытку. Он приходил к нам в дом в Сан-Франциско позавчера и не дотронулся до нее, но это ни о чем ни говорит. Сейчас она у моего отца, поэтому в полной безопасности. — Он поставил чашку. Взгляд его оставался твердым, серьезным и очень решительным. — С Май ничего не случится. А сам я не знаю, что делать.
Ребекка поразилась его суровой непреклонности. Он очень сильно любит дочь. И теперь она вдруг поняла (хотя и раньше думала, что понимает) — четырнадцать лет назад Джед Слоан поступил точно так, как должен был поступить, когда взял на себя безоговорочную ответственность за новорожденную девочку. Май — его дочь. И дочь Там. Джед никогда не оправдывался и ничего не объяснял Ребекке. Он просто сделал то, что должен был сделать. Это означало потерять Ребекку, но как ни болезненно это было тогда, теперь все стало неважно.
— Ты прав, — сказала она ему, — я видела этого человека.
Джед угрюмо, не перебивая, слушал ее рассказ о вчерашней встрече; Ребекка пока что не упомянула о том, что француз знал ее отца. Не стала она рассказывать и о заключении Давида Рабина насчет цветных камушков из сумочки Там. Ребекке требовалось время, чтобы разобраться в обоих обстоятельствах и решить: надо ли знать о них Джеду Слоану или даже обязана рассказать ему об этом. Может быть, камни не имеют никакого отношения к нему и Там и к ее ужасной смерти, а незаконнорожденность Май и так довлеет над ними, чтобы еще и она совалась с нежданным сокровищем, нелегально ввезенным в Штаты. Так Ребекка думала в 1975 году, так продолжала думать и теперь.
— Не представляю, зачем он явился, сказала она под конец своего рассказа. — А ты что думаешь? Он говорил тебе что-нибудь?
— Нет. Я не дал ему такой возможности. Май была рядом. Я просто выгнал его и сразу же вылетел в Бостон.
— Встретиться с моим дедом?
Джед промолчал.
— Но почему именно с дедом? — настаивала Ребекка. — Ведь его не было в Сайгоне в семьдесят пятом. Он не был во Вьетнаме после гибели отца. Послушай, Джед ...
— Ребби, я не собираюсь становиться между тобой и твоим дедом.
— Удобный способ ничего мне не говорить. Ну что ж, прекрасно. И не говори. — Она со стуком опустила на стол чашку и резко поднялась. — Мне надоело биться головой о стену, пытаясь заставить тебя играть честно. А теперь прошу меня
Когда она обходила стол, он поймал ее руку — ненавязчиво, слабо. Но она вырвалась, словно ее ударило током. Прикосновение Джеда напомнило ей о жарких ночах любви, о боли утраты, о том, как она его любила. И явилось предупреждением: он по-прежнему чертовски привлекателен. Недолго вновь почувствовать к нему желание.
А это было бы глупо.
— Держись от всего этого подальше, — спокойно произнес Джед. Голос его показался Ребекке непривычно низким, скрежещущим. Она поняла, что и его растревожило это случайное прикосновение. В глубине души она никогда не сомневалась, что их любовь и для него осталась лучшей порой жизни, что бы ни случилось потом между ним и Там.
Ребекка прищурилась, одарив его холодным взглядом бостонской аристократки.
— Да будет тебе известно, что я не ребенок. Будь я сто раз клята, если позволю тебе помыкать мною!
Джед удивленно отстранился:
— Но я никогда тобой не помыкал.
— Врешь, Джед. Я с двух лет выслушивала от тебя, что надо делать.
— Черта с два. Ребби, да второй такой упрямицы не было на Бикон-Хилл. Тебя поди заставь делать то, чего ты не хотела. Кроме того, ты, верно забыла, что мы не виделись десять лет после того, как вы переехали из Бостона во Флориду, и четырнадцать — с того дня, как ты оставила меня гнить в манильском госпитале. Я не досаждал тебе две трети твоей жизни. — Хотя он подавил улыбку, в глазах бегали озорные огоньки, те самые, от которых в ней всегда просыпалось неодолимое желание. — Можно считать, что мы почти посторонние люди.
— Как бы не так. Посторонний не стал бы скрывать, — знать и скрывать, — что не кто иной, как ты, разжег тот памятный костер в Бостон-Коммон.
Джед улыбнулся общим воспоминаниям детства.
— Разве то был костер, так — пара хворостинок и сухая листва.
— Ты, Квентин и Зеке играли в салемский процесс над ведьмами. Я изображала ведьму. Собирались сжечь меня, привязав к столбу. Сколько мне тогда было лет, пять?
— Мы не собирались сжигать тебя взаправду.
— Да, но этого не знал разъяренный полицейский, учуявший запах дыма. Вы удрали, а меня оставили привязанной к дереву.
— Ребби, тебе прекрасно известно, что ты могла освободиться в любое время. Кроме того, огонь не мог тебе повредить. Костер был в стороне.
— У полицейского сложилось иное мнение. Он хотел вас найти и поджарить на этом костре ваши пятки, но я держала язык за зубами.
— Но не из чувства товарищества, — возразил Джед, — а лишь потому, что это характерно для всех Блэкбернов — держать язык за зубами.
— Главное не в этом, а в том, что ты вовсе не посторонний. И никогда им не будешь, как бы редко мы ни виделись друг с другом. — Она задумчиво улыбнулась, размышляя о том, смогут ли они с Джедом, люди друг другу не посторонние, стать когда-нибудь вновь друзьями. Если бы они не были такими глупцами, что вздумали влюбиться друг в друга, то это было бы вполне возможно. А теперь? Ребекка не знала. — Желаю удачной беседы с дедушкой. Да, и если мы не увидимся до твоего отъезда, — передавай привет дочери.