Версаль под хохлому
Шрифт:
– У вас лежит для меня записка, – сказала я.
– Есть бумажка, – обрадовался торговец. – Две тысячи рублей стоит. Даешь деньги, получай письмо.
Я достала кошелек, отсчитала требуемую сумму и протянула хитроглазому духанщику. Купюры исчезли с молниеносной скоростью. Рахмат нырнул в вагон, снова появился в зоне видимости и протянул мне сложенный листок в клеточку.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Можете описать того, кто передал письмо?
– Не запоминаю людей, – слишком быстро ответил Рахмат, – много их вокруг.
– И все просят вас служить почтовым ящиком? – улыбнулась
– По-разному бывает, – не пошел на контакт торговец. – Работать хочу, люди шаурма ждут.
У вагончика не было ни одного человека, дождь усилился, прохожие торопились домой, никто не желал лакомиться на ходу лепешкой с мясом. Я открыла сумочку, достала из нее коробочку размером чуть больше пачки сигарет и зазывно произнесла:
– Хочешь, погадаю, что тебя ждет в будущем? У меня есть волшебная машинка. Если притронешься вот к этому окошку указательным пальцем, то я прочитаю на экране твою судьбу.
– Сколько стоит? – предусмотрительно спросил торговец. – Рахмат лишних денег нет.
– Бесплатно, – улыбнулась я, – это подарок. Ты для меня письмо сохранил, я хочу тебя отблагодарить. Соглашайся, больше ни у кого такой волшебной коробки нет.
– А это не больно? – засомневался Рахмат.
Я положила палец в углубление.
– Видишь? Даже не жужжит.
Рахмат протянул руку.
– Ничего, – сказал он спустя секунду. – Держать еще?
– Хватит, – ответила я. – Погоди немного... О! Рамазан Еглоев, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения, уроженец города Грозный. Что тут у нас еще? Хулиганство, нанесение телесных повреждений, воровство. Осужден в девяносто пятом, вышел по УДО [12] , более не привлекался. Проживает в городе Мирске. В Москве не зарегистрирован. Так ты, оказывается, не Рахмат. Зачем чужим именем назвался?
12
УДО – условно-досрочное освобождение.
Торговец попятился.
– Ты кто? Что за штука?
– Сканер, – пояснила я. – Когда тебя арестовали, взяли отпечатки пальцев, они теперь в системе навечно. Глупо с такой биографией людям врать.
– И чего, сканеры теперь у всех? – испугался Рамазан. – Вся полиция с ними ходит? Палец положил, и биография видна?
Хорошо бы, если б так, вздохнула я. Но, думаю, хитрая техника есть лишь у членов спецбригады, простым полицейским она пока недоступна. Однако Еглоеву этого знать не надо. Я молча пожала плечами.
– Ничего плохого я не делал, – частил Рамазан, – уехал в Мирск, не хотел воевать. Я тихий. Молодым по глупости хулиганил, теперь нет. Ум есть, не хочу больше на зону. Никогда. Хочу работать. В Мирске работы нет. Жить как? Шаурма кручу, на хозяина пахаю.
– Пашу, – машинально поправила я. Видно, не зря меня учили на преподавателя русского языка, так и тянет делать людям замечания.
– Не трогай меня, а? – зашептал Рамазан. – Хочешь подарок?
– Надеюсь, ты не взятку предлагаешь? – улыбнулась я.
– Взятка нет, – испугался Еглоев, – хорошее отношение, да. Буду тебе друг.
– Замечательно, – кивнула я. – Теперь чисто по-дружески
– Клянусь, не разглядел, – заныл Рамазан. – Темно, дождь, холод. Он в куртка, черный. Капюшон большой, лица нет. Больной!
– Почему ты так решил? – заинтересовалась я.
– Горло болело, хрипел, – пояснил торговец.
– Что он сказал? – не успокаивалась я.
Еглоев наморщил лоб.
– «Здравствуй. Открыт долго? Всю ночь? Дам две тысячи. Передай письмо. За ним придут». Я бумажку развернул, там буквы. Ничего плохого. Он говорит: «Поругался с мама жены, мама жена забрала, ко мне не отпускает, телефон ей не дает. Хочу жена объяснить, я не виноват, не спал с той баба». Я пожалел мужчину. Мать жены вредный всегда, хочет дочери богатого и слепого-глухого-немого. Пусть дочь лентяйка, муж ее любить должен. Неправильно это.
– Хорошо. Ты взял письмо. Дальше что? – перебила я Рамазана.
– Он ушел, – заявил торговец.
– Куда? – наседала я.
– В метро, наверное, – предположил Рамазан, – только пятки сверкнули.
Я усмехнулась. Похоже, собеседник неплохо владеет русским языком, но специально коверкает слова. Своеобразная защита, всегда можно сказать: «Плохо понимаю, извините». И к тебе не станут приставать. Но пассаж про сверкающие пятки свидетельствует о знании русской лексики.
Рамазан протянул мне две тысячи.
– Вот. Он мне уже дал деньги.
– Оставь себе, – вздохнула я. – Впрочем, сделай одну шаурму, я очень проголодалась.
Еглоев втянул голову в плечи.
– Не жри мой еда! Кура тухлый. Надо из бутылки полить, запах исчез и цвет приятный. Как друг говорю. Не пробуй шаурма. Бери вафли. Или шоколадку. Не бандит я. Тебе помочь хочу. Стой! Он упал!
Я вздрогнула.
– Кто?
– Тот, с письмом, – переминаясь с ноги на ногу, продолжил Рамазан. – В яма попал – плюх! Я вышел, а он встает, говорит: «Ух ты!» А потом про письмо. И еще. На Лена все кричат, а он не ругался, просто прошел. Она ему наклейку, а тот не орать. Совсем нет. Тихий мужчина. Мне понравился, поэтому я и помог ему.
– Кто такая Лена? – уцепилась я за крохотную ниточку.
– Бутылка видишь? – радостно спросил Еглоев. – У мороженого.
В тусклом свете фонарей между двумя киосками совсем недалеко от тонара с шаурмой приплясывала здоровенная бабища.
– Это Лена, студентка, – заулыбался Рамазан. – Я в клуб ходил, бесплатно, Лена билет подарил. Она хорошая, тихая.
Глава 26
Глядя под ноги и ощущая, как намокшие брюки с колготками противно прилипают к ногам, я, клацая зубами от холода, подошла к конструкции, имитирующей бутылку лимонада, и спросила:
– Вы Лена?
– Покупаете один билет в клуб «Бутылек», получаете второй бесплатно. Плюс подарок на память, – заученно произнес простуженный голос. – Опаньки!
Я не успела отреагировать – Лена быстро выхватила из висевшего у нее на боку мешочка бумажку, содрала с нее защитную пленку и шлепнула на мою сумку стикер. Мне было холодно, хотелось есть, спать, к тому же бумажка оказалась с изображением противного братца Аленушки, и я совершенно непрофессионально потеряла самообладание.