Вершалинский рай
Шрифт:
Но все это не спасало ее от нареканий, и Химка постепенно впадала в отчаяние. Она жаждала забвения, искупления вины, жаждала чуда, и оно пришло.
Однажды, окруженная детворой, Химка вбежала в хату и с порога закричала:
— Слушай, брат, что я тебе скажу! Слушайте, невестка!.. На взгорке возле Грибовщины, под самым лесом выросла из земли святая церковь с чудотворной иконой божьей матери на груше!
Мы обедали.
— А ты сама все это видела? — зло спросил отец, оторвавшись от миски.
— Люди говорят!
— Люди наговорят тебе.
— А ты и сам себе не веришь! — обиделась Химка на брата и встала из-за стола.
Отец
— Дуреха, садись ешь. Любите вы, бабы, придумывать. Как маленькая, ей-богу! Обрадовалась сказке! В детство впадаешь, что ли? — стал сурово отчитывать ее брат. — Уши развесила, слушаешь каждого, кто что наплетет, побасенки по селу разносишь! Всю комнату завалила иконами! Вот увидишь, найду время, доберусь я до них, не поленюсь и все сожгу, так и знай! А богомолки твои пусть носа не кажут в моем доме! Нет у тебя другого дела, как с ними якшаться?! Жила бы себе в России с дочкой и сыном, может, уже внуков бы нянчила теперь, а так глупеешь с каждым днем!
— Если они там еще живы, Ничипор, если их косточек на полях коммунных не рассеяли…
— Ы-ых! И ты веришь небылицам разным?
— После того, что сама видела, теперь всему верю! Мир так озверел… Немцы вон из трупов человеческих мыло делали, в Городке и Михалове объявления висели! [5]
— По-твоему, и большевики на такое способны? Ты что?!. Ну, знаешь, скоро на нас с когтями бросаться будешь!
Но Химка и не думала обижаться — к нападкам брата привыкла давно.
5
Первые беженцы, вернувшиеся из эвакуации в Западную Белоруссию, застали разрытые солдатские могилы и пожухлые объявления на заборах, в которых на немецком и русском языках говорилось:
«Чтобы снабдить страну в достаточном количестве жирами для технических целей, военное Генерал-губернаторство распорядилось предпринять раскопки могил и таким образом добывать жир и кости. Их должны совершать только люди, представляющие Главную фирму сырья военного Генерал-губернаторства…
Раскопки будут происходить вблизи бывших русских позиций. Жир имеет темно-коричневый вид, характерен острым неприятным запахом и будет главным образом запакован в мешки.
С. и К.
Комендант округа
Бальцов полковник
В. Р.»
— Истинный бог, глупею! — покорно соглашалась она с братом. — Еще как дурею, Ничипор!
Она выбежала из хаты. Ватага детей потянулась за ней. Мы с братом торопливо доели суп и тоже бросились на улицу: упаси бог что-нибудь пропустить!
Дети в Химке души не чаяли. Пока пекли хлеб, она из остатков теста выпекала нам то замысловатые крендели, то ножки аиста. Она знала все на свете.
Спроси ее, к примеру, почему говорят: «Погорел, как Заболоцкий, на мыле», она расскажет:
— Когда-то один купец поехал в Америку, накупил мыла, обрадовался: «Вот разживусь!» Только, жадина, пожалел денег на перевоз и ящики с товаром привязал к какому-то кораблю. Прибывает судно к берегу, а ящики пустые — вода растворила мыло!
На вопрос, почему из березы течет сок, отвечала:
— Одна молодка продала мужа бандитам, и бог сделал ее березой. Теперь каждую весну, когда на улице так файно и все люди радуются, она плачет сладко-горькими слезами!
— А почему кукушка кукует?
— Это дивчина после смерти зовет
Химка могла рассказать историю каждой птахи, каждого дерева и былинки. Она умела заговорить деревню от пожара, умела говорить с богом о хлебе (молилась: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»).
Химка обещала нам, когда ее сын Яшка прилетит в Страшево на ероплане, обязательно он всех покатает по небу. В ее сундуке хранились портрет бородатого царя Николая Второго и пачка денег с двуглавым орлом. Химка заверила нас: когда царь вернется на престол, она сразу разбогатеет, и тогда мы, малыши, заживем не так…
На улице Химку ждали соседки. Они делились такими новостями, что у нас головы закружились.
— И я слышала! — подхватила Сахариха. — За одну ночь, говорят, там выросла церковь. Как гриб после дождя!
— Утром люди встали, сели завтракать, — уточнила тетка Кириллиха, — глянули в окно, а там чудо!.. Три ангела на горе трубят, и свет от них, как от солнца, сверкает! А в воздухе запах кадил небесных!
Химка приободрилась:
— Говорят, церковь как куколка! А правит в ней пророк Альяш.
— Не тот ли, что с нашими мужиками сосны валил в Студянке? Был взят живым на небо, теперь открылся людям духовно и такое учинил для людей! Второе пришествие Иисуса Христа, говорят, объявил!
— А я-то гляжу: куда это гайновские бабы вчера подались? Как на престольный праздник приоделись!
— Уже который день валит туда народ!
— Сердце сердцу весточку подает!..
Все эти женщины, кроме Кириллихи, были вдовами. Мужей у них отняла империалистическая война. Женщины старились, потихоньку готовились к смерти. После гибели мужей никто не пожалел их, не выслушал, не сказал им доброго слова.
Не одному поколению таких теток единственным утешением была церковь с ее обрядами и ритуалами, священники терпеливо выслушивали их, с профессиональным умением успокаивали, заговаривали боль, отпускали настоящие и мнимые грехи, давали советы. И только последнее поколение заметило, как далек от них местный поп. Он не скрывал своей брезгливости к ним, крестьянам. Каждую субботу поп ездил в далекий город, чтобы помыться в какой-то там бане, а перед тем, как сесть за трапезу, чистил, чудак, зубы специальной щеточкой, а в обед, падло, мясо ел не иначе, как ножом и вилкой.
Однажды тетя Химка продала двух кур, отнесла деньги попу и попросила его:
— Отец Владимир, помолись за здравие моего Яшки, чтоб не летал слишком высоко над той Казанью, не высовывался из своего ероплана! Я ведь знаю его — маленьким всегда норовил забраться повыше, приходилось смотреть и смотреть за ним! Помолись, отец Владимир, за Яшку Дубровского! Заодно помолись о том, чтобы Маню Дубровскую больные любили, чтоб голова у нее не болела от лекарств — как она их, бедняжка, только терпит!..
Поп подношение принял, но молиться не стал. Еще и накричал:
— Небось они в комсомолии там?! Твои дети в Совдепии кресты снимают с церквей и монастырей, а ты: «Батюшка, помолись!..» Они будут антихристовой печатью мечены для страшного суда, все отрыгнется им!
Кириллиха и Сахариха о своих сыновьях-безбожниках даже и не заикались.
Как те деревья, что стоят в воде, а высыхают от жажды, женщины жили среди людей, а задыхались от одиночества и тоски. Бабки схватились за весть из Грибовщины, как хватается утопающий за соломинку, поверили в собственную выдумку, потянулись к Альяшу с его церковкой.