Версия Барни
Шрифт:
— Морти, это я. Извини, что домой звоню. У тебя есть минутка?
— Конечно. Телевизор только прикручу…
— Это Альцгеймер, да?
— Мы пока не уверены.
— Морти, мы знаем друг друга тыщу лет. Не пудри мне мозги.
— Ну ладно. Есть такая вероятность. Дело в том, что твоя мать умерла от…
— Да хрен с ней, с матерью. У нее и смолоду шариков не хватало. Что с детьми-то будет?
— Да может так, а может этак. Честно.
— Но все же лучше бы им не иметь в роду подобной дряни. Черт! Черт! Черт! Савл как прочтет в газете про какую-нибудь болезнь, тут же ее у себя и находит.
— Ну, мы ведь назначили на завтрашнее утро и компьютерное сканирование, и магнитный резонанс. Я заеду в восемь, захвачу тебя.
—
— Если это Альцгеймер, а тут у нас еще большой вопрос — провалы памяти могут и пропадать, и появляться. Я бы сказал, год у тебя еще есть, пока…
— Пока не начну пускать слюни?
— Давай не будем заранее ничего утверждать, скоро узнаем точно. Слушай, я сегодня вечером свободен. Хочешь, зайду к тебе?
— Нет. Но все равно спасибо.
14
Я упоминал уже о «Марголисе», но существует и другой, еще более страшноватенький Букин рассказик, который я прочитал в тюрьме. Написанный в Париже в начале пятидесятых, он вышел в свет в «Нью америкэн ревью» через несколько месяцев после Букиного исчезновения и назывался «Зелигман». Как все свои рассказы, Бука много раз его переписывал, чистил, правил, пока не получился концентрат объемом меньше десятка машинописных страничек. Там излагается история компании процветающих нью-йоркских адвокатов (один из них и есть этот Гарольд Зелигман). Приятели, дабы развеять скуку размеренной жизни, устраивают друг другу розыгрыши, которые становятся все злее. В этой игре есть одно правило. Чтобы выходка была одобрена, она должна точно поражать какой-либо изъян характера жертвы — в случае с Зелигманом, например, то, что он под каблуком у жены, а та сама не своя насчет гульнуть. Однажды утром еще один их приятель, Борис Френкель, адвокат по уголовным делам, шутки ради заманивает Зелигмана на полицейское опознание, где ставит рядом с теми, кого предъявляют потерпевшей в деле об ограблении и попытке изнасилования. К удивлению всей компании, наблюдающей сквозь стекло, которое изнутри замаскировано под зеркало, потерпевшая, все еще не вполне пришедшая в себя, опознает в Зелигмане нападавшего на нее преступника. Приятели-адвокаты пугаются, не слишком ли далеко на сей раз зашла шутка, но Зелигман спокоен. У него железное алиби: в тот вечер, когда было совершено преступление, он вместе с женой ужинал дома с Борисом. Однако Борис, глянув в свой настольный календарь, отрицает, что ходил к ним в гости, да и жена Зелигмана утверждает, что у них дома в тот вечер никакого званого ужина не было. После чего Борис и жена Зелигмана, у которых роман в разгаре, сбегают в мотель, где срывают друг с друга одежды и предаются давно вожделенным ласкам.
Перечитав сегодня утром этот рассказ и вспомнив любовь Буки Ужасного ко всякого рода жестоким проделкам, я долго думал, но… — нет, не нашел я в себе былой веры в то, что он и впрямь мог после нашей ссоры настолько разозлиться, чтобы из мести так меня подставить. И все же… все же… Вновь обратившись к дневнику Макайвера, в его записях за 22 сентября 1951 года читаю:
…Как-то раз я на ходу обмолвился:
— Бука, — говорю, — я смотрю, ты себе нового друга завел?
— Каждый Робинзон имеет право на собственного Пятницу, не правда ли?
Нет. Бука не говорил этого, — решил я, отправляясь на одну из бесцельных утренних прогулок. Это злобная выдумка, типичная для фербрехераТерри. Мы с Букой так тепло друг к другу относились! Я не был его лакеем. Мы были соратники, братья, сражались вместе против всего мира, что называется, спина к спине у мачты. Не может быть, чтобы я в этом ошибался. Чтобы Бука, даже в том одурманенном наркотиками виде, в котором он приехал ко мне на озеро, этот истинный талант, пусть
363
* …Мир, мир, смятенный дух!.. — У. Шекспир. Гамлет. Перевод М. Лозинского.
Я бродил, наверное, час, может, дольше и так ушел в себя, что не заметил, как забрел в неведомые места. Долго не мог понять, где я, пока не сориентировался по автовокзалу. Подошел. И — господи ты боже мой, кого я там увидел! Владычицу моих исчезнувших поллюций, миссис Огилви, чей кустик на лобке когда-то сверкал для меня жемчужными капельками. Прикинул — да, совпадает, ей лет восемьдесят. Узловатыми пальцами вцепилась в поручень своего ходунка, к которому дерзко прицеплен британский флаг. Сгорбленная. Высохшая. Глаза навыкате. Стоит среди других таких же, скандируя:
Раз и два, и два, и три, Мы зачем сюда пришли? Въезд для коляски! Въезд для коляски!Их там собралось что-нибудь человек тридцать пять, может, больше, почти все в инвалидных колясках. Словно ожившая картина Иеронима Босха. Или сцена из фильма Феллини. Кто без одной, кто без двух ног. Пережившие инсульт и полиомиелит с ногами бессильными и тонкими, как ручки грабель. Жертвы болезни Паркинсона и рассеянного склероза с дергающимися головами, со струйками слюны на подбородках. Я сбежал, подозвал такси.
— Куда, мистер?
— Отвезите меня… э… э…
— Ну, отвезу, понятное дело. Работа у меня такая. Но куда?
— …прямо.
— Может, в больницу?
— Нет.
— А куда?
— …в центр.
— Хорошо.
— …это улица, следующая после… ну, сами знаете… мне надо…
— Ну? Ну?
— …сразу, которая после гостиницы…
— Какой гостиницы?
— Ну той!
— Так. Везу вас в больницу.
— Нет…Знаете, где книжный магазин на углу?
— Если вы собираетесь блевать, то, ради Христа, не здесь. Скажите мне, и я встану к поребрику.
— Я не собираюсь блевать.
— Ну, и то слава богу. Все же есть у тучки светлая подкладка!
— …а там еще рядом место, куда приходят выпить, понимаете?
— Типа — бар, что ли?
— Конечно. Бар. Я ведь не совсем идиот, знаете ли.
— Сегодня мне должно повезти, — сказал водитель, прижимаясь к обочине. — У вас наверняка есть бумажник, а там наверняка карточка с вашим домашним адресом. И я вас туда отвезу.
— Я знаю, где я живу.
— Тогда скажите мне. И я никому ни звука.
— …я смогу дойти, там будет уже близко, если вы высадите меня на той улице, где в названии святой. Сен… сен… как же ее…
— У! Это хрен угадаешь. В Монреале половина улиц такие.
— …Катрин! Сен-Катрин! И на углу, пожалуйста.
— На котором углу?
Черт! Черт! Черт!
— …на том углу, что сразу после религиозной улицы…
— Религиозной улицы?