Версия
Шрифт:
Творческий успех художников разбудил фантазию технарей, и первое же предложение было одобрено Доком и советом и принято к срочному исполнению. Решено было делать статуи в виде резиновых кукол и формовать их, как покрышки автомобильных колёс. Опять нужно было искать специалиста по резиновым изделиям. Сначала хотели лететь в Баковку, но по некоторому размышлению засомневались – слишком уж несходной была их резиновая продукция с изделиями для проекта.
Тут подоспела ещё одна резиновая проблема, решение которой решило и первую.
Дело в том, что Док заложил в конструкцию воздушный шар. Стране было не до них, поэтому он рассчитывал на военных, у которых на вооружении были аэростаты для тросового заграждения воздушного пространства от вражеских самолётов. Мир давно наступил,
Снабженцы, по своему военному прошлому и нынешней профессии люди очень общительные, естественным образом стали кадровиками. Послевоенная нужда в спецах вынудила предприятия делиться ими при необходимости, и, таким образом, создалась целая сеть кадровой взаимопомощи.
Снабженец Яков Михайлович подключил фронтовиков-авиаторов и сам вылетел на шинный завод в славный город Ярославль. Через двое суток тридцать аэростатов в сложенном виде и нужное количество химии для их переделки были в Одессе на судоремонтном заводе. Здесь им спешно пристраивали амуницию для работы в новых условиях и раскрашивали, как детские шарики, для зрительной радости публики и подрыва бдительности бдющих.
Вместе с аэростатами к Доку прилетела и группа конструкторов-шинников для авральной разработки резиновых статуй по опытному образцу. Изготовление их в вулканизаторах в разы ускоряло работу.
С Криворожского карьера, в коробках из-под конфет и обуви, подрывникам доставили заряды. Пять ящиков цветной пиротехники для салютов победы привезли сначала, для конспирации, на гарнизонный минный полигон. Здесь, для порядка, один ящик ракет испытали, в освободившуюся тару сложили водку, приготовленную снабженцами для армии, а оставшиеся 4 ящика погрузили в арендованный ими военный же «студебеккер» и присовокупили к зарядам. Подрывники работали вместе с электриками и радистами, создавая системы фейерверков. При проектировании систем учитывалась психология членов местных ЦК. Управлять открытием объекта должен был Первый секретарь того райкома или горкома, или самого обкома, на территории которых происходила операция «Реставрация». Планировалось, что на свежевыструганных, покрытых кумачом и ковровыми дорожками трибунах, перед Первыми будут лежать по-военному строгие и элегантные пульты с часами-секундомерами, или, как их теперь называют на русско-европейском языке – таймерами, с большой выпуклой красной кнопкой «Пуск» под крышкой, возможно, такой же, как на пультах для запуска баллистических ракет или подрыва атомной бомбы. Если бы они знали, что бомба будет не атомная, а водородная, точнее, сероводородная …
Психологический эффект от наличия таких аксессуаров предполагался в осознании своей значительности в момент перед нажатием кнопки. Дни перед этим событием работали на накачку тщеславия в чистом виде. Тщеславия, которое давно уже вышло из них, как воздух из старого волейбольного мяча, который гоняют вместо футбольного, и всё пробивают, пробивают, пробивают насквозь с одного бока бутсами ног вышеходящих, с другого – стоптанными сапогами, одетыми ещё на войне, да лаптями, а вернее – обувью послевоенного села – галошами фабрики «Красный Треугольник». Поэтому операция открытия памятника самому Генеральному, нажатие красной кнопки, за что никаких взысканий быть не может, подсидеть никто и не подумает и взятку никто не даст – не за что, представлялась чистой, справедливой наградой только за то, что ты на данной территории называешься Первым. Выползала на свет божий арестованная совесть, тянула за собой давно забытые слова: достоинство, честь. Чистое дело! Поневоле раздуешься.
А шантажисты-заговорщики подставляли эту сладкую взятку и правомерно надеялись, что каждый Первый пролоббирует в своей команде любые их заявки, на расходы не поскупится и все будут подписывать, подписывать, подписывать… смертный себе приговор.
Помпея, сэр!
К назначенному моменту в двадцати населённых пунктах области народ был подготовлен к встрече с обновлённым вождём, отцом, гением, полководцем, победителем.
Никто не чувствовал себя ни соратником бетонного грузина,
Конус стал вытягиваться вверх, раскрываться, сползать с чего-то и – Ах! – вздохнула хором толпа – выпустил, как выплюнул – шар! Красивый до безобразия, весь в красных, белых, жёлтых, голубых фигурах и буквах, чуть покачиваясь, торжественно стал подниматься, вытягивая тонкие тросики, что не давали ему рвануть вверх и улететь от этих нелетающих, не знающих законов свободного воздухоплавания. Ничем не связанные полотнища стали опадать, не быстро, задерживаясь на тросиках, оголяя постепенно блестящий цилиндр огромного конфетного батона, медленно уходящего вверх, вслед за шаром. Уходя, он постепенно открывал белый постамент памятника.
Постамент был сделан в виде усечённого конуса, с нижним основанием большого диаметра, так что на наклонной поверхности легко читались четыре слова: СТАЛИН СТАЛИН СТАЛИН СТАЛИН, как будто никто его не знал в лицо, эту рожу усатую.
Цилиндр поднимался. Показалась верхняя площадка. Сапоги…все головы потянулись вдруг к центру круга, чтобы рассмотреть, что это там засверкало. Сапоги были красносафьянные, расшитые сверкающим бисером и золотыми блёстками, с длинными загнутыми носами и непомерно большими начищенными до самоварного сияния шпорами.
Цилиндр пошёл быстрее. За грохотом то гимна, то Розамунды, то кованых немецких сапог никто не услышал шипенья, только все вздрогнули, когда опавшие полотнища вдруг резко дёрнулись и отлетели от постамента во все стороны, к ногам солдат салюткоманды, реденько стоявшей вокруг памятника. Отлетев, полотнища открыли 12 декоративных пушечек, таких, из которых на старинных кораблях отдавали не очень важные салюты или стреляли маленькими ядрами по шлюпкам нахальных пиратов. Солдаты инстинктивно задвигались, располагаясь между пушечками – неприятно, когда на тебя смотрит дуло неизвестно чего.
Цилиндр продолжал подниматься. Над замечательными сапогами долго не видно было шинели. Наконец показалась – неприлично короткая, от самых колен, не бетонная, а настоящая, да ещё цвет! Это была рыжелимонная румынская солдатская шинель. И вот теперь – Ох! – разом выдохнула толпа, да так и осталась с разинутыми ртами, потому что цилиндр быстренько взлетел и завис метрах в пяти над головой вождя, открыв дьявольское видение: на вожде, в его густой шевелюре, торчали большие крашеные перья и спускались рядочком через затылок на спину. И ещё два ряда спускались по плечам, а на шинели, поперёк груди, были нашиты красные полосы – малиновые разговоры, как у будённовцев на картинках о гражданской войне. Он был препоясан ремнём, за который была заткнута двухметровая жестяная сабля. Но это был вождь! С его густыми бровями, с его усами, с его грузинским носом и трубкой. Трубка была во рту, из неё вился дымок, а изо рта ритмично шёл дымный выхлоп. Вот только лицо было какое-то розовое и блестящее, да глаза непривычно голубые.