Вертопрах

Котовщикова Аделаида Александровна

Когда Санька приплёлся в детсад, детей на игровой площадке под деревьями было уже мало. Только интернатная группа, что и на ночь остаётся, бродила вокруг своей воспитательницы, сидевшей на скамейке.

— Что-то ты сегодня запоздал, — сказала Ангелина Ивановна, Танина воспитательница. — Пожури, Саня, сестрёнку! Таня сегодня баловалась за обедом, кисель на себя вылила. Сейчас я тебе фартучек отдам. — Воспитательница ушла в дом.

Таня надулась, исподлобья глядя на брата. Саньке польстило, что воспитательница ему, как взрослому, велела дать Тане острастку, и он покачал головой:

—

Эх ты, Танька-мотанька! Вечно на тебя жалуются.

Когда вышли за калитку, Таня потребовала:

— Неси меня на спине!

— Ещё чего?

— Неси! Неси! А то зареву!

— Вот как поддам хорошенько, тогда узнаешь! — Санька присел на корточки. Таня живо взобралась к нему на закорки.

Будто ишак какой, он прошествовал по тропинке с краю совхозного виноградника. Зелёное, кудрявое от вырезных листьев поле раскинулось по всему склону горы. Под листьями поблескивали тяжёлые тёмно-лиловые с сизым блеском гроздья. Забрехал косматый Шарик, привязанный к столбику у шалаша. Из шалаша вышел сторож, дед Трифон, маленький сутулый старик в нахлобученной кепке, с бородёнкой торчком.

— Здорово, ребятня! — сказал дед. — Заходите отдохнуть.

Санька влез в шалаш и свалил Таню на лавку у дощатого стола. Дед ткнул Таню корявым пальцем в живот, отчего та хохотнула, уселся рядом с девочкой. Оторвал от лежащей на столе кисти винограда крупную ягодину и положил Тане в рот. Подвинул кисть Саньке:

— Угощайся!

Санька ел виноград, хмуро поглядывал на Таню: сладкая струйка текла у нее по подбородку и — прямо на платье. Дед заметил Санькин взгляд и вытер Тане рот своим рукавом. Спросил Саньку:

— Ну, чего невесёлый?

Помолчав, Санька буркнул:

— Нету мне, дед, ходу.

— Это как же понимать?

— А так, что жизнь у меня очень даже скучная.

Дед хихикнул. Лукавые морщинки собрались вокруг глаз.

— А какого ж тебе веселья требуется? Цирк в наши горы, ясное дело, не прикатывает. А в кино каждую неделю ходишь, а то и по два раза. Учись знай, расти, развивайся!

— Он убежать хочет, — с набитым ртом, сразу облившись соком, проговорила Таня.

— Молчи, глупая! — прикрикнул Санька и виноградным листом, которых много валялось на столе, стал вытирать Таню.

Дед вздохнул:

— Жизнь, она, брат, штука сложная. И длинная. Ты свою, считай, только-только начал. Всё у тебя ещё будет, а ты того… кручинишься. Вертопрах ты, Санька. Одно слово — вертопрах!

— Это чего такое? — сердито спросил Санька.

— Ну… легкомыслия в тебе, значит, много.

Санька сгрёб Таню с лавки.

— Пошли! Будь здоров, дед Трифон!

— Середышечку вашу приду навестить, — пообещал дед. — И виноградцу со своего сада ей принесу. У меня не такой… Хотя, конечно, и этот что надо, урожайные сорта. Но мой-то уж шибко хорош!

«Древний дед, — подумал Санька, — может, уж скоро девяносто или сто будет, а тоже прихвастнуть любит. Да ещё обзывается непонятными словами».

Что

думала учительница

Очень удивился бы Санька, если б знал, как много о нём думает учительница Наталья Сергеевна. Пока был жив отец Сани Петрова, этот подвижной мальчишка с торчащими ушами никакого беспокойства у Натальи Сергеевны не вызывал. Учится неплохо, балуется в меру. Усердия и усидчивости маловато, ну да это придёт со временем.

Но вот у Сани Петрова умер отец. Первые дни мальчик ходил подавленный, замкнутый. Учительница поговорила с ребятами, чтобы не приставали к Петрову. И вдруг мальчишку будто подменили. Он орал и бесился на переменах, влезал на платаны, которых много росло возле школы, и с гиканьем прыгал оттуда, дрался из-за пустяков, задирал и старших ребят. На него жаловались девочки: Петров толкается и насмешничает.

— Что с тобой, Саня? — спрашивала Наталья Сергеевна.

— Ничего со мной. — Тон у мальчишки был беспечный, но глаза он отводил в сторону.

Учительница навестила осиротевшую семью Петровых. Мать, худенькая, нервная, немного суетливая, всплакнула:

— Без батьки мы теперь. Боюсь, Сашок от рук бы не отбился. Но не замечаю пока. Помогает, о сестрёнках печётся. Дети-то у меня хорошие, одна мне теперь радость…

И вдруг Саня Петров опять изменился. Дня три ходил хмурый, молчаливый, никого не трогал, не задевал. А потом взгляд его стал загадочным, в глазах появился лукавый огонёк. Украдкой наблюдая за своим изменчивым учеником, Наталья Сергеевна не знала, что и думать.

Необычайные происшествия

На узких улицах посёлка люди собирались кучками, переговаривались, поглядывая на нависшие над посёлком скалы. Мальчишки с вытаращенными глазами сновали между взрослыми и с наслаждением прислушивались к разговорам.

— Понимаете, — словоохотливо объясняла учётчица совхоза Полина Тарасовна, — шла бабушка Груша по-над балочкой. Раным-рано на рассвете, в другой посёлочек пробиралась, чтобы, значит, сына с невесткой до работы застать. И вдруг видит: в балке у ручья человек переодевается. Стянул с себя одёжу и из рюкзака другую тянет. Бабушке сперва ни к чему: туристу какому-нибудь полоумному и в снегопад в голову вступит догола раздеваться… А как отошла бабушка подальше, так и раздумалась: одёжа-то, какую он с себя сдирал, вроде бы и не наша, да он её вдобавок в ручье топил под камнем. Ну и судите сами, кто же это может быть? Не иначе не наш человек!

Ребята между собой говорили, что возле их посёлка появился нарушитель границы. Должно быть, доставили его на подводной лодке: балка-то от самого моря тянется.

— Санька! Санька! — звала, стоя у калитки, Галка.

Он подбежал возбуждённый, с горящими глазами:

— Чего тебе?

— Мама сейчас на работу уйдёт. И ты ни шагу не ступишь из дому!

— Вот ещё! Сама присмотришь за Таней.

— А мы боимся, понял? Диверсант ведь! Вдруг сюда забредёт?