Веруча
Шрифт:
Веруча содрогнулась: говорить так о живых людях! Она повернулась к Монтаргу:
— Пари, кузен?
Он был буквально ошарашен:
— Ты, кузина? Ты хочешь участвовать в сделке? — Он секунду молчал, пораженный, а затем рассмеялся своим беззвучным смехом. — Неужели на тебя так подействовала жара, что ты вдруг проявила какие-то человеческие чувства и слабости? Или вид крови настолько возбудил тебя?
— У тебя слишком большой рот и несдержанный язык, мой кузен, — холодно ответила она, — а слова почти ничего не стоят. Ты принимаешь мой вызов?
— Ты ставишь на креля?
— Нет, на человека.
Монтарг замолчал, обратив взгляд на арену. Его глаза видели только хорошо тренированную птицу и человека, идущего навстречу своей гибели. Крель был выращен на его собственной ферме: Монтарг прекрасно знал его качества и не сомневался в своем триумфе. Веруча, похоже, сошла с ума — быть может, обстановка так действует, но в любом случае он не имеет права отказываться от удачи, плывущей ему в руки.
— У тебя есть прекрасные земли на севере, рядом с моими. Ставлю три цены рыночной стоимости своих против твоих.
— Только тройная цена? — Она красноречиво пожала плечами.
— Хорошо. Пусть будет пять.
— Ты слишком осторожен, Монтарг. — Она понимала, что поступает слишком опрометчиво, что кроме дома в городе и этих земель у нее нет ничего, лишь маленький клочок земли на юге, практически ничего не стоящий. Может, подняв ставки слишком высоко, она вынудит его отказаться от сделки. Но как далеко ей можно зайти? Каков потолок? Восемь? Может быть, десять?
— Хорошо. Давай остановимся на двенадцати, и я соглашусь. Идет?
— Договорились. — Он был немногословен и стремителен. В своем «выкормыше» он не сомневался и упускать такой явный шанс просто не считал возможным. Да что могли значит называемые ставки, когда он заранее считал вариант беспроигрышным? — Вы будете свидетелями спора: ты, Селкас, и ты, Вида.
— Тише, — прошептала женщина. Дышала она разгоряченно, грудь высоко поднималась и опускалась, руки были судорожно сжаты. — Не мешайте смотреть бой!
Взгляды тридцатитысячной толпы были прикованы к арене.
Дюмарест чувствовал эти взгляды, он ощущал звериный голод толпы, жажду крови и зрелища; затаенное возбужденное дыхание. Все это было слишком знакомо ему: маленький круг, в котором лицом к лицу стоят два человека с обнаженными клинками, человек в единоборстве с диким хищником — все слишком похоже. И зрители всегда одинаковы, даже в мелочах: жажда крови, голод желания и требовательность.
Дюмарест не замечал лиц, уставившихся на него сверху. Он медленно прохаживался по песчаной арене, внимательно следя за птицей. Его тело было почти обнажено, не считая набедренной повязки, лучи солнца золотили кожу могучей спины, плеч, лица. В руке он держал острое восьмифутовое копье. Эрл мог бросить его лишь один раз. Если он промахнется или не поразит птицу насмерть, то второго раза у него не будет. Копье можно будет использовать как обычную палку, дубину, но это означает, что он должен будет бороться с птицей на близком расстоянии и окажется в пределах досягаемости ударов ее клюва и сильных когтистых ног.
Эрл остановился, заметив, что крель пошевелился. Это была очень крупная птица: высотой около пяти футов, плюс еще три — высокая шея и голова. Мышцы ее отчетливо выступали под атласными перьями, когти — словно стальные кинжалы, а клюв похож на копье. Крель снова пошевелился
Внезапно и молниеносно крель бросился в атаку. Это произошло неожиданно; только что неподвижная, птица вдруг ринулась на человека со скоростью пули, выпущенной из ружья, поднимая тучи песка, выгнув шею с нацеленным клювом и распустив широкие крылья. Дюмарест отпрыгнул в сторону, мягко, по-кошачьи, приземлившись. Он держал копье обеими руками, но использовать его сейчас не мог. Крель снова атаковал. Эрл едва успел отпрыгнуть, перекатиться, вскочить на ноги.
И вдруг человек бросился быстро бежать по кругу. Он слышал разочарованный рев зрителей, насмешливые выкрики и унизительный смех, когда он бежал, почти не касаясь песка. Зрители ревели, словно их ограбили, обманули и закончили спектакль, который они так жаждали смотреть. Эрл краем глаза заметил дверь раздевалки, умное лицо Садойи, стражников, сидящих в нижних рядах с копьями наперевес, — не случайно, если ему вдруг захочется сбежать с арены… Добежав до края арены, Эрл вдруг резко остановился и, подпрыгнув развернулся, приготовив копье к возможному удару.
Крель не преследовал его. Он остался на другом конце арены. Высоко подняв голову и распушив крылья, он рыл песок ногой; всем своим видом птица выказывала пренебрежение к позорному бегству соперника. Зрители снова разразились свистом и криками, считая подобное поведение борца настоящей трусостью и желанием уйти невредимым без схватки.
Одна молодая девушка, сидевшая близко к арене, резко и гневно прокричала:
— Выпорите его кнутами! Забейте эту трусливую собаку до смерти!
Другие тоже что-то кричали, оскорбляя Эрла и обвиняя его во всех грехах. Садойа отрицательно покачал головой, когда главный охранник вопросительно тронул его за руку:
— Нет. Не мешайте ему сейчас. Этот человек сражается за свою жизнь.
— А что же делать со зрителями, с их настроением?
— Послать их к черту! Им нужна кровь, а не мастерство. Они просто не способны понять, что боец проверяет птицу, изучает ее возможную реакцию на то или иное его поведение! А теперь замолчи и смотри.
Дюмарест тем временем опустился на одно колено, воткнул древко копья в песок, примеряясь, но ни на секунду не спуская глаз с птицы. Крель же, весьма довольный, гордо прохаживался по своей стороне арены как победитель. Вдруг Эрл поднялся на ноги и, взяв копье на изготовку, стал медленно приближаться к птице.
Зрители затаили дыхание, не зная, что последует. Дюмарест рассчитывал на самые обычные рефлексы хищной птицы, на ее инстинкты. Да, птицу выкармливали специально для боевых схваток, но она все равно оставалась хищником с его природным инстинктом, например, защиты своей территории. На это он сейчас и опирался. Существует невидимая черта, за которую крель его не пустит, и неизбежно атакует. Эта линия невидима, но она отделяет «свою часть» территории от «чужой». И любой, кто посмеет переступить эту невидимую границу, будет неизбежно атакован ее владельцем — мгновенно и без промедления. Но сейчас возбужденная предыдущими битвами птица, возможно, подпустит его ближе, не станет атаковать на большом расстоянии.